Маргарита Рютова-Кемоклидзе - Квантовый возраст

В заключение вечера все пошли на центральную площадь. Резерфорду надлежало взобраться на фонтан и, как новоиспеченному доктору Геттингенского университета, поцеловать маленькую пастушку. Резерфорд сделал это с большим удовольствием. Только когда он полез через ограду фонтана, у молодых людей появилась тревога, как бы в свои 60 лет, еще обладая могучей силой, он не переломал старые чугунные кружева.

Геттинген был в зените своей научной славы.

«С бóльшим основанием, чем когда-либо прежде, теперь можно было сказать, что в этом тихом, маленьком городке с липовыми аллеями и солидными, респектабельными домами в теперь уже устаревшем „Jugendstil“ беспрерывно заседает международный конгресс математиков. Многочисленные научные комплексы и лаборатории, наподобие новой стены, окружили город. Математический институт разместился в своем новом здании. Lesezimmer стала большой, хорошо освещенной библиотекой… В солнечную погоду студентов и профессоров можно было увидеть сидящими за маленькими уличными столиками и рассуждающими о политике, любви и науке. Маленькая пастушка спокойно смотрела в свой фонтан… Вне Геттингена жизни не было» [25, с. 248].

С тем же основанием можно утверждать, что в Геттингене беспрерывно заседал и международный конгресс физиков. Приехать в Геттинген и рассказать на семинаре у Борна или у Джеймса Франка свою работу значило получить полное признание всего научного мира или провалиться, в зависимости от результата. И это уже не оспаривалось.

На шестом Сольвеевском конгрессе (1930 г.) никого из геттингенских физиков не было. Зато сразу же после конгресса в Геттинген приехал Зоммерфельд и сделал на семинаре Борна доклад «Магнетизм и спектроскопия», которым он открывал Сольвеевский конгресс. Ему было важно знать мнение геттингенских физиков. В этот приезд Зоммерфельда произошел небольшой инцидент, свидетелем которого был Румер. Когда он потом рассказал о нем своим, мнения разделились: одни решили, что это была, конечно, шутка, другие, что все было вполне серьезно. Сразу же после семинара Зоммерфельд попросил Борна показать ему библиотеку. Борн поручил Румеру проводить Зоммерфельда в Lesezimmer. Зоммерфельд был маленького роста, уже совсем седой, но с черными торчащими усиками, военной выправкой он походил на типичного прусского офицера. И когда Румер шел рядом с ним, возвышаясь над ним сантиметров на тридцать, то чувствовал себя неуклюжим и маленьким. Когда они вошли в библиотеку, Румер направился к большому столу, где лежали самые новые журналы, но Зоммерфельд, не проявив к ним никакого интереса, прошел прямо к стеллажам. Нашел там букву «з», посчитал, сколько книг Зоммерфельда стоит на полке, и удовлетворенно сказал: «Библиотека хорошая».

Случалось и не такое. Мог, например, приехать в Геттинген Паули, ничего не рассказать, никого не послушать, а оставить на столе Борна записку: «Был в Геттингене. Пирожные и пиво превосходные. Физика, как всегда, никуда не годится». А было и так, что приехал в Германию молодой Янош (Джон) фон Нейман, уже принстонский профессор, и путешествовал со своим другом на машине [8] Янош Нейман, в будущем основоположник теории автоматов, родился в Будапеште, изучал химию в Берлинском университете, физику в Цюрихском политехникуме, был приват-доцентом Берлинского университета. Это был необычайно одаренный человек. . Около Гарца машина сломалась, но Нейман времени даром терять не стал. Он оставил своего друга с механиком чинить машину, а сам отправился в Геттинген. В Геттингене он пришел к Борну поговорить о квантовой механике, к Куранту отправился говорить о дифференциальных уравнениях, а потом к астроному Хекману говорить о звездах. Здесь он моментально уловил слабые точки в теории Хекмана об эволюции звезд и высказал предположения, которые в совершенном виде через несколько лет появятся у Амбарцумяна. Когда машина была починена, Нейман вернулся в Гарц, чтобы продолжить свое путешествие. Из разных мест он присылал письма в Геттинген всем тем людям, с которыми разговаривал, содержащие ответы на поставленные и не выясненные в момент разговора вопросы.

«Вне Геттингена жизни не было…»

Но в Геттингене было две жизни, два слоя через невидимую стенку: люди, живущие духовной жизнью и проявляющие нравственную стойкость, и люди, далекие от всяких отвлеченных знаний и признающие только здравый смысл, материализованный в жизненных благах. И этот симбиоз был неплохим, пока не выпало городу и всей Германии тяжелое испытание. А пока два слоя жили мирно, помогая друг другу, соприкасаясь в неизбежном.

Однажды в геттингенской газете, а потом и в других газетах появилось сообщение о том, что в Геттингене обнаружен случай ложной клятвы!

В Германии в то время ложная клятва приравнивалась к убийству. Если кто-нибудь был уличен в ложной клятве, то закрывался обычный суд и назначался особый суд — Большой суд шеффенов, который состоял из трех судей-чиновников и шести шеффенов — присяжных заседателей. Этот суд рассматривал главным образом два преступления: Mord — убийство и Meineid — клятвопреступление.

Хозяин маленькой булочной, человек уже в годах, взял себе в жены молодую девушку. Девушка была единственной дочерью бюргера средней руки, жившего по соседству с булочником. Девушка росла без матери и, когда отец умер, оставив ей небольшое наследство, с легкостью согласилась выйти замуж за соседа. Булочник объединил свое состояние с наследством молодой жены и открыл большую кондитерскую. Но молодая женщина перестала со временем интересоваться пожилым мужем и нашла себе молодого человека, с которым стала тайно встречаться. Муж это вскоре обнаружил и подал в суд заявление с просьбой расторгнуть брак по причине неверности жены и все суммы, которые перешли к нему из наследства неверной жены, оставить ему. Молодую женщину не устраивало ни расторжение брака, ни лишение средств, и она упросила молодого человека не признаваться в суде в их тайной связи, уверив его, что она сделает то же самое.

Молодой человек сдержал слово. Женщина не выдержала. Она уже подняла руку, но потом опустила и сказала: «Я признаю, что хотела дать сейчас клятву в том, что невиновна, но я виновная». И молодой человек, который уже поклялся, что ничего общего с ней не имел, был уличен в ложной клятве. Булочник жену свою простил. Суд закрывается, и открывается новый суд — шеффеновский, который теперь уже судит строжайшим судом молодого человека.

На суд пошли все. Один из трех судей-чиновников оказался знакомым Борна. Он был офицером немецкой армии в первую империалистическую войну и попал в плен к англичанам. Положение пленных офицеров тогда было особое. Для того чтобы они не теряли времени даром, им предлагалась различного рода деятельность, вплоть до обучения какому-нибудь ремеслу. Он стал там изучать юриспруденцию, а потом сдал асессорские экзамены и стал юристом. По всему было видно, что этот человек склонялся к коммунистам, но явно этого никогда не говорил. Во время суда над незадачливым молодым человеком он, против существующих правил, вошел в комнату шеффенов выяснить, насколько единодушны были они в строжайшем приговоре. Единодушие было полное. «Тогда я посмотрел на шеффенов в упор, на каждого в отдельности, — рассказывал он Борну, — это были самодовольные бюргеры, и я спросил их: „Вы отдаете себе отчет, что безукоризненно честного человека, который защищал честь женщины, вы посылаете на виселицу?“ Передо мной были тупые лица, которые смотрели на меня с презрением».