Гарри Тертлдав - Осталось чуть. Альтернативная история Гражданской войны в Америке

Какая неприкрытая наглость! Кастер почувствовал, как краска заливает его лицо, как горят кончики его ушей.

- Вы, прок… жалкие мятежники, однажды заплатите за то, что дали краснокожим ружья и позволили им приходить на нашу территорию и совершать налеты на фермы белых людей, когда им заблагорассудится!

Все веселье мгновенно улетучилось из голоса капитана Уэзерса.

- Это наша территория, полковник, - сказал он. – И мы будем защищать ее от посягательства другого государства, под которым я имею в виду Соединенные Штаты. И у вас нет никакого права, сэр, абсолютно никакого права высокомерно указывать мне, что должна, а чего не должна делать моя страна, особенно, когда Соединенные Штаты укрывают на территории Нью-Мексико целые стаи команчей и спускают их с поводка для совершения рейдов в западный Техас, когда вам заблагорассудится.

- Мы не делали этого до тех самых пор, пока все эти бесчинства на территории Канзаса не стали просто нестерпимыми, чтобы их игнорировать, - ответил Кастер. – Ведь даже во время этого рейда, который вы имеете наглость отрицать, дикари заставили двух белых женщин удовлетворить их звериную похоть, затем перерезали им горло и грязно надругались над их нагими телами.

- Вы думаете, команчи не делают ничего подобного в Техасе? – Возразил капитан Уэзерс. – К тому же, насколько я слышал, именно они и начали делать это первыми.

Кастер нахмурился.

- Мы истребили бизонов, чтобы лишить кайова источника пропитания, а вы дали им рогатый скот, чтобы компенсировать их отсутствие.

- Команчи также в настоящее время пасут скот, - Уэзерс начал разворачивать лошадь с явным намерением вернуться к своим солдатам, ожидавшим его на территории Конфедерации. – Я не вижу смысла в дальнейшем продолжении этой дискуссии. Доброго вам дня, сэр.

- Погодите! – Крикнул Кастер, и капитан-конфедерат, не утративший еще остатков своей вежливости, остановился.

Тяжело дыша, Кастер заговорил:

- Когда наши две нации разделились, я чувствовал огромную симпатию и питал дружеские чувства ко многим воинам, которые дослужились до высоких чинов в армии Конфедеративных Штатов. Я надеялся, я верил, что даже разделившись надвое, мы сможем мирно сосуществовать на одном континенте.

- Мы также надеемся на это, - ответил Джетро Уэзерс. – Ваша страна и моя не воюют, полковник.

- В данное время, - согласился Кастер. – Пока еще не воюют. Но вы вынудите нас к войне, если продолжите свою самонадеянную политику здесь, на Западе. Когда-нибудь наш гнев дойдет до такой крайней степени, что тогда…

- Не говорите мне о самонадеянности, - прервал его Уэзерс. – Не говорите мне о гневе, когда вы, янки, наконец, опять дошли до того, чтобы привести в Белый дом одного из этих проклятых республиканцев-негролюбов.

- Блейн занимает должность пока всего месяц, но он уже показал, что он не настолько плох, как Линкольн, - возразил Кастер. – И в любом случае, это не ваше дело, как не наше дело – ваш президент Лонгстрит.

- Блейн много обещает, - ответил капитан-конфедерат. – Люди, которые много обещают, однажды приходят ко мнению, что они много могут. Вы говорили о войне, полковник. Так вот, если ваш Джеймс Дж. Блейн считат, что вы, янки, можете победить нас сейчас, когда вы не смогли сделать этого двадцать лет назад, ему лучше еще раз хорошенько подумать. А если вы думаете, что вы можете пересечь границу для того, чтобы въехать на индейскую территорию, когда вам заблагорассудится, вам тоже следует хорошенько подумать, полковник, прежде, чем сделать это.

Когда на этот раз Уэзерс развернул своего коня, чтобы вернуться к своему эскадрону, Кастер не проронил и слова. Он смотрел вслед индейцам, которых спасло своевременное появление кавалеристов Уэзерса. Его правая рука в кожаной перчатке сжалась в кулак. Он ударил ей о бедро, ударил сильно – один раз, два, три. Его губы сложились в немом слове. Это могло быть слово «жаль», но это могло быть слово и покрепче.

Над колорадской прерией, по которой на запад громыхал по рельсам поезд, повисла густая тьма. В купе пульмановского вагона заглянул проводник.

- Вам постелить, сэр? - Спросил он с акцентом, в котором угадывались его либо русское, либо еврейское происхождение.

Авраам Линкольн оторвался от теста речи, которую он писал. Он неторопливо накрыл колпачком ручку и сунул ее в карман.

- Да, будьте добры, - сказал он и так же неторопливо встал.

Это, однако не спасло его от боли, молнией прострелившей поясницу. Он приложил все усилия, стараясь проигнорировать боль. Вот, что значит быть стариком!

Проводник быстрыми отработанными движениями поднял в исходное положение откидное сиденье, постелил матрас на получившуюся таким образом спальную полку, а затем в мгновение ока застелил постель.

- Прошу вас, сэр, - сказал он и задернул занавеску над койкой, чтобы дать возможность Линкольну обеспечить наибольшую возможную приватность, чтобы переодеться в ночную рубашку.

- Благодарю вас, - произнес Линкольна и протянул проводнику на чай десятицентовик.

Проводник вежливо поблагодарил, спрятал монету в карман и ушел стелить чью-то другую койку. Бросив взгляд на свою постель, Линкольн печально усмехнулся. Проводник пульмановского вагона оказался чересчур старательным. Линкольн нагнулся и выпустил концы простыни и одеяла из-под матраса в ногах. Пульмановские койки не были приспособлены для людей его роста. Он переоделся в ночную рубашку, забрался в койку и полностью прикрутил газовую лампу, под светом которой он писал.

Толчки и раскачивание вагона, а также тонкий матрас практически его не беспокоили. Он к ним привык, он знавал условия еще хуже этих. Когда он, будучи избранным Президентом, ехал из Иллинойса в Вашингтон, пульмановские вагоны еще не были изобретены. Так он и пропутешествовал всю дорогу, сидя на жестком сидении, а потом, когда избиратели четыре года спустя выпроводили его из Белого дома за то, что он оказался не в состоянии сохранить единый Союз, он ехал назад, в Иллинойс, точно так же. «Вот уж меня тогда прокатили», - подумал он и грустно рассмеялся. Он заворочался, пытаясь найти более удобное положение. Все было бы ничего, если бы одна пружина не впилась ему в поясницу, а другая – в плечо. Все, как в жизни: если в одном выигрываешь, то обязательно проиграешь в другом.

Он снова заворочался. Вот – так было лучше. За эти шестнадцать лет после неудачи с переизбранием он накопил богатый опыт железнодорожных поездок.

- Как только у тебя просыпается вкус к политике, - прошептал он в темноте, - все остальное уже неинтересно.