Гарри Тертлдав - Осталось чуть. Альтернативная история Гражданской войны в Америке

Он думал, что он спокойно вернется в карьере адвоката, которую он оставил, когда въехал в Белый дом. И сначала ему это вроде бы удавалось. Но та страсть к борьбе на высочайшем уровне, которую он приобрел в Вашингтоне, его не покидала никогда. И эту его страсть не могли уже удовлетворить никакие адвокатские резюме и ходатайства.

Он зевнул и затем лицо его исказила гримаса.

То, как демократы заигрывали с Конфедерацией Южных Штатов, также его раздражало. Поэтому-то он и начал выступать с речами по всей стране, делая все от него зависящее, чтобы, чтобы заставить людей увидеть то, что если даже война и были проиграна, то борьба продолжалась.

- О да, я всегда был хорош в агитации, - пробормотал он. – Но кое-что хорошее я также и сделать успел, смею надеяться.

Кое-что хорошее. Соединенные Штаты в конце концов освободили тысячи рабов, которые жили на их территории. Конфедеративные Штаты же держали в неволе миллионы и по сей день. А значительное количество республиканцев в нынешнее время все больше и больше в речах своих уподоблялись демократам, пытаясь оставить позади все горести, пережитые партией и добиться избрания в Конгресс. Значительное количество республиканцев в нынешнее время хотели избавиться от ярма на шее под названием «Линкольн».

Он снова зевнул, повернулся еще раз и заснул – и только для того, чтобы быть разбуженным через полчаса самым грубым образом, когда поезд с шипением и скрежетом остановился на станции какого-то богом забытого городишки посреди прерии. Он также привык и к этому – он все равно ничего с этим поделать не мог. Вскоре он уже снова спал.

Снова проснулся где-то посреди ночи – на этот раз, потому что вывалился из койки. Когда человек переваливал за библейские семьдесят лет, плоть его напоминала ему о своем несовершенстве много-много чаще, чем в юные годы.

Отодвинув занавеску, он прошаркал по проходу к туалету. Тишину нарушали храп и сопение, доносившиеся из-за других занавесок. Закончив все необходимые дела, он нацедил себе из бака умывальника стакан воды, выпил, вытер подбородок рукавом ночной рубашки и поставил стакан рядом с умывальником, чтобы им мог воспользоваться другой человек, которому это потребуется.

Он пошел назад по проходу. Кто-то, спускаясь с верхней полки, едва не отдавил ему ногу.

- Осторожней, друг, - тихо промолвил Линкольн.

Лицо мужчины отобразило последовательную смену нескольких степеней удивления: сначала удивления от того, что он не разглядел, откуда доносится голос, а затем – удивления от того, на чью ногу он едва не наступил.

- Чертов дурак, республиканец-негролюб, - сказал он тоже почти шепотом – что было вежливо по отношению к другим пассажирам, даже если эта вежливость не относилась к бывшему президенту.

Он не стал ждать ответа Линкольна и на цыпочках пошел по проходу от него.

Линкольн пожал плечами и в молчании проделал остаток пути до своей койки. Такие случаи происходили с ним по крайней мере единожды каждый раз, когда он совершал очередную железнодорожную поездку. Если он позволил бы себе принимать это близко к сердцу – тогда ему следовало бы оставить политику и стать отшельником на манер Робинзона Крузо.

Он забрался в постель. Койка над ним была незанята. Он вздохнул и снова попытался устроиться в постели поудобней. С Мэри было трудно на протяжении их семейной жизни, и в особенности после того, как он покинул Белый дом, но он все равно скучал по ней. Он смог выздороветь от тифа, который они подхватили в Сент-Луисе четыре или пять лет назад. А она – нет.

В следующий раз, когда он открыл глаза, он увидел дневной свет, просачивающийся сквозь оконные шторки. Спина побаливала, но в целом, он провел довольно спокойную ночь – лучшую, чем большинство ночей, проведенных им в поездах – это уж точно.

Он оделся, еще раз сходил в туалет и к приходу проводника уже снова сидел на своей койке

- С добрым вас утречком, сэр, - сказал он: да, Линкольн с акцентом не ошибся. – Не желаете, заместо постельки снова сиденье?

- Именно! – Как прирожденному имитатору, Линкольну потребовалось усилие, чтобы подавить желание скопировать говор проводника.

Снова дав ему чаевые, Линкольн задал вопрос:

- Сколько еще до Денвера?

- Не боле двух-трех часиков, - ответил проводник.

Линкольн вздохнул. Он должен был прибыть в город на рассвете, а не поздним утром. Ладно, люди, которые должны были его встретить, наверняка имели представление о весьма отдаленной связи между расписанием и действительным прибытием поездов.

- Тогда позавтракать времени достанет, -- заключил он.

- Вполне, сэр, и с лихвой, - подтвердил проводник.

И Линкольн направился в вагон-ресторан. Он действительно был рад тому обстоятельству, что на поездах появились «гармошки» между вагонами, ведь еще буквально несколько лет назад переход из одного трясущегося вагона в другой был достаточно рискованным предприятием: не один человек до этого находил свою смерть под колесами, соскользнув в пространство между вагонами, а мелкая угольная пыль, бьющая в лицо и сажа, толстым слоем оседающая на него – это было меньшее, чего следовало ожидать.

После яичницы с ветчиной и кофе с булочками, мир казался уже не таким хмурым. Прерии уступили место предгорьям. Локомотив с пыхтением забрался вверх на очередной холм, а затем, словно скинув с себя непосильный груз, весело покатился вниз по его противоположному склону.

Проносящиеся мимо огромные валуны и деревья являли собой волнительное зрелище, даже при том, что как знал Линкольн, на таких вот спусках случалось достаточно много аварий.

Наконец, с почти трехчасовым опозданием поезд въехал в Денвер. Вокзальчик оказался маленьким и неопрятным. Широкая полоса пустого пространства по другую сторону от колеи, как слышал Линкольн, должна однажды была превратиться в современный, сделанный по последнему слову техники, вокзал. Ну а пока это был всего лишь пустырь, который и в самом ближайшем будущем останется пустырем, заросшим распустившимися полевыми цветами и бурьяном.

- Денвер! – Прокричал проводник. – На выход!

Линкольн сунул текст с речью в кожаный чехол-трубку, подхватил свой объемный саквояж и стал выбираться из вагона. После нескольких дней, проведенных в поезде, твердая земля, казалось, дрожит под ногами – наверное, точно такое ощущение испытывают матросы, только что сошедшие на берег. Он надвинул на голосу свой цилиндр и огляделся.

Посреди обычных вокзальных сцен – членов семейств, с криками радости встречающих своих родных, банкиров, приветствующих капиталистов еще громче (но вряд ли искренней) – Линкольн заприметил парочку мужчин в потрепанных костюмах, у которых был вид шахтеров, одевшихся в свои лучшее, а может, даже вообще единственное, выходное платье. Линкольн определил их как людей, с которыми он должен был встретиться еще до того, как они начали целенаправленно пробираться сквозь толпу к нему.