Гарри Тертлдав - Осталось чуть. Альтернативная история Гражданской войны в Америке

Он все еще занимался оттачиванием своей речи, забыв даже об ужине, когда в дверь постучал Джо Макмаган.

- Собирайтесь, мистер Линкольн, - сказал он с порога. – Сегодня вечером мы собрали для вас полный зал.

Обещанный зал, конечно, не блистал роскошью оперного театра невдалеке от отеля «Метрополь». Вообще-то, это был танцевальный зал, у одной из стен которого на скору руку был сколочен помост. Но как и обещал Макамаган, он был набит битком. Имея за плечами богатый опыт оценивания количества аудитории, Линкольн определил, что в зале находится более тысячи человек – большинство из них шахтеры и рабочие перерабатывающих заводов. Были здесь и фермеры, а также тут и там толпу разбавляли владельцы лавок и магазинов – все они стояли плечо к плечу, ожидая, что он им скажет.

Они разразились громкими и долгими приветственными криками, когда Макмаган представил его. Большинство из них были молоды. Молодежь считала его защитником труда в царстве капитала. Старшее поколение, как и тот нищий на вокзале, все еще обвиняло его за войну, а более всего, за поражение в ней. «Если бы я выиграл ее, я бы стал героем», - подумал он с горечью. –«Что с того? А если бы я родился женщиной, я стал бы домохозяйкой, или, что вероятней всего, - некрасивой старой девой».

Он надел очки и бросил взгляд на заметки, которые он набросал в поезде и в отеле.

- Еще поколение назад, - начал он, - я сказал, что дом, насильно разделенный надвое – на рабскую и свободную половину, непрочен. И он не устоял, хотя его разрушение произошло не тем способом, коего я желал.

О прошлом Линкольн говорил откровенно, не щадя себя.

- Конфедеративные Штаты и до сих пор не отказались от рабовладения, - продолжал он. – Ведь финансисты в Лондоне и Париже благоприятствуют росту их плантаций, железных дорог, сталелитейных заводов! Ведь капиталы мощным потоком продолжают течь в эту страну, и сколько же этого капитала, друзья мои, сколько его стекает с карнизов особняков богатеев, чтобы утолить жажду тех, кто живет в негритянских лачугах, живет едва ли лучше, чем неразумный скот, бок о бок с которым работают они на полях? Вы знаете ответ, и я знаю его.

- К черту этих проклятых ниггеров! – Выкрикнул кто-то из толпы. По толпе пробежали одобрительные выкрики.

Линкольн поднял руку.

- Я говорю и о белых людях, - ответил он. – Ибо нельзя разделить эти понятия на две части, отделить их друг от друга – уж по крайней мере, не в Конфедерации Южных Штатов. Потому что, если белый рабочий дерзнет там прийти к своему боссу и рассказать правду, коя состоит в том, что он не получает достаточно на жизнь, босс ответит ему: «Живи на то, что дают и смирись, или я на твое место поставлю негра, и тогда тебе придется учиться жить без ничего».

- И что же с нашими Соединенными Штатами , которые, как казалось, остались полностью свободными, когда мятежники отделились от Союза? – Продолжил Линкольн. – Неужели мы, неужели вы все, сейчас свободны? Неужели мы, неужели вы все, можете пользоваться теми великими и славными достижениями свободы, которые, как полагали Отцы-основатели, будут принадлежать каждому гражданину нашей Республики по праву рождения?

Или мы снова возвращаемся к тем несчастливым условиям, в которых находились до Войны за Отделение? Разве наши капиталисты в Нью-Йорке, Чикаго и – да! – здесь, в Денвере, не с завистью ли смотрят на своих собратьев-конфедератов в Ричмонде, Атланте, в молодом и шумном Бирмингеме? Не желают ли они быть на месте этих своих собратьев?

Не становимся ли мы снова нацией, наполовину рабской и наполовину свободной, друзья мои? Разве капиталист не ест хлеб, добытый вашим потом, ровно так же, как рабовладелец получает его ценой – и вот вам слово в том качестве, о котором вы еще не задумывались – труда негров, коими он владеет. – Линкольн вынужден был остановиться, потому что его слова потонули в хоре возмущенных голосов.

- Вы знаете свое положение, условия, в коих живете, - продолжил он, когда аудитория немного поутихла. – Говорю вам: вы и только вы знаете правду. В этой стране было время, когда человек, проработав наемных рабочим год, работал на себя – год следующий, а на третий год мог сам уже нанимать рабочих. Эти дни, боюсь, остались в прошлом. На железных дорогах, на шахтах, на фабриках один человек – магнат, а все остальные гнут спины на него. И если вы придете к своему боссу и скажете ему, что у вас недостаточно денег на жизнь, ваш босс скажет вам: «Живи на то, что дают и смирись, или я на твое место поставлю китайца или итальянца, или еврея, и тогда тебе придется учиться жить без ничего».

По толпе пробежался шумок, гораздо по-своему более пугающий, чем недавние гневные выкрики. Гнев недолговечен, а сейчас Линкольн заставлял их думать. Мысль давала всходы гораздо медленней гнева, но всходы эти были намного более долговременными – они не распускались пышно, чтобы тут же в одночасье увянуть.

- И что же нам делать, Эйб? – Прокричал шахтер с с лицом, так и не отмытым до конца от угольной пыли после долгого дня в забое.

- Что делать? – Повторил Линкольн. – Демократы имели свой шанс, и правление их было долгим – со времен моего президентства и до инаугурации президента Блейна в минувшем месяце. Сделали ли они хоть что либо, чтобы хоть как-нибудь помочь рабочему человеку?

Он усмехнулся, слыша, как сотни глоток выкрикивают: «нет!».

- И Блейн – тоже, хотя видит Бог, я желаю ему всего самого наилучшего, получает часть прибыли от железных дорог. И что тогда труд надеется получить от него, я не знаю.

Но я знаю вот что, друзья мои: когда Соединенные Штаты были разделенным домом, они были разделены и разделились географически. Теперь же ничего подобного нам не предстоит. Капиталисты не смогут отделиться от нас, как это сделали рабовладельцы. Если мы неудовлетворенны собственным правительством и тем, как оно обращается со своими гражданами, у нас есть революционное право и обязанность свергнуть его и заменить тем правительством, которое будет лучше отвечать нашим нуждам – именно так поступили наши предки во времена Георга III.

Ответом на эти слова был шквал аплодисментов. Люди затопали там, что пол начал сотрясаться под ногами Линкольна. Кто-то выстрелил в воздух из пистолета - оглушительно громко в замкнутом пространстве зала. Линкольн поднял вверх две руки. Медленно, понемногу, в зале восстановилась тишина. И в эту тишину он и заговорил:

- Я не призываю к революции. Я молюсь, чтобы в ней не оказалось необходимости. Но если старый порядок не уступит место справедливости, он будет сметен. Это не угроза, это не более, чем предупреждение человека, видящего приближающуюся бурю. Люди могут спрятаться от нее в убежище или выбежать наружу, чтобы возрадоваться ей – это все зависит от них. Вы, друзья, именно вы – эта самая буря. А что произойдет далее – это уже дело капиталистов. – С этими словами Линкольн покинул трибуну.