Джон Брокман - Эта идея должна умереть. Научные теории, которые блокируют прогресс

Аналогичным образом социальное влияние крайне важно для создания социальных норм, делающих возможным кооперативное поведение. Наша способность выживать и процветать зависит от социального обучения и социального влияния в той же, если не в большей степени, что и от нашей индивидуальной рациональности.

Новые данные говорят нам, что все, чего мы хотим и что мы ценим, а также то, какой образ действий выбираем, чтобы достичь желаемого, – все это постоянно развивающийся результат нашего взаимодействия с другими людьми. Наши желания и предпочтения по большей части базируются на ценностях социальной группы, которую мы считаем «своей», а вовсе не являются неким рациональным отражением наших индивидуальных биологических побуждений или врожденной морали.

К примеру, после Великой рецессии 2008 года, когда рыночная стоимость многих домов внезапно оказалась ниже, чем размер ипотеки, которую заемщикам еще предстояло за них выплатить, исследователи обнаружили, что стоило нескольким жильцам бросить свои дома (и отказаться платить ипотеку), как их примеру последовали многие соседи. Поведение, которое еще совсем недавно считалось почти преступным или аморальным – сознательный отказ от выплаты ипотеки, – внезапно стало общепринятым. Говоря языком экономистов, мы в большинстве случаев коллективно рациональны , а наша индивидуальная рациональность проявляется лишь в отдельных областях.

С помощью математического моделирования процессов социального обучения и социального давления в человеческом обществе мы с коллегами смогли построить довольно точные модели и научились предсказывать случаи массового поведения – такие, например, как каскадные отказы от выплаты ипотеки. Важно, что мы обнаружили при этом и кое-что еще: влиять на поведение толпы в реальном мире, определенным образом настраивать его можно с помощью стимулов в социальных сетях, видоизменяющих связи между людьми. Эти социальные стимулы оказались намного более эффективными, чем стандартные индивидуальные экономические стимулы. В одном особенно поразительном примере мы смогли использовать стимулы социальных сетей для создания пузыря «группового мышления» у группы валютных трейдеров, в результате чего отдача на инвестиции у некоторых из них выросла в 2 раза.

Итак, вместо индивидуальной рациональности у нас имеется здравый смысл. Коллективный разум сообщества возникает из потока идей и примеров, в который мы все погружены; мы учимся у окружающих, а они учатся у нас. Со временем сообщество, члены которого активно взаимодействуют друг с другом, превращается в группу с общими и взаимно интегрированными привычками и убеждениями. Когда поток идей включает в себя и идеи извне, участники сообщества принимают более качественные решения.

Идея коллективного разума, развивающегося внутри сообщества, – это довольно старая идея; более того, она укоренена в английском языке. Достаточно посмотреть на слово kith , знакомое тем, кто говорит на современном английском языке, по выражению kith and kin («родня», «свои», «родные и близкие»). Этим словом, восходящим к древненемецким и древнеанглийским корням, связанным с понятием «знание», в наши дни обозначается более или менее сплоченная группа с общими убеждениями и привычками. От тех же корней произошли и слово couth («воспитанный», «культурный»), и его более употребительный антоним uncouth («неотесанный»). Таким образом, наш kith – это круг людей, которых мы считаем ровней себе (и это не только наши друзья) и от которых получаем знание, как «правильно» вести себя.

Наши предки понимали, что культура и обычаи нашего общества суть результаты общественных договоренностей, которые зависят прежде всего от социального обучения. Соответственно, мы научаемся значительной части наших социальных убеждений и привычек, наблюдая подходы, действия и другие внешние проявления людей, которых считаем равными себе, а вовсе не за счет логики или рациональных аргументов. Изучение и укрепление таких социальных контрактов позволяет группе людей эффективно координировать свои действия. Пришло время отказаться от представления об отдельных личностях как единицах рациональности и признать, что мы вплетены в окружающую нас социальную ткань.

Директор Центра прикладных исследований поведенческих наук и профессор кафедры политических наук Стэнфордского университета; соавтор (с Джоном Алквистом) книги In the Interest of Others («В интересах других»).

Homo economicus – это устаревшая и неправильная идея, вполне заслуживающая похорон (пусть и пышных).

Да, человек может быть эгоистичным индивидуалистом. В некоторых обстоятельствах он сосредоточен исключительно на собственном экономическом благосостоянии. Однако даже те мыслители, которые в первую очередь ассоциируются с этой концепцией, никогда не верили в нее в полной мере. Гоббс утверждал, что люди предпочитают действовать в соответствии с «золотым правилом», однако обстоятельства часто могут этому воспрепятствовать. Если отсутствует верховенство закона и в мире царят воровство и хищничество, человек начинает действовать, исходя из соображений защитного эгоизма. Адам Смит, чья концепция «невидимой руки» предполагала, что каждый индивид преследует свои собственные узкие интересы, признавал, что у этих индивидов есть эмоции, чувства и моральные принципы, влияющие на их рациональное мышление. Даже Милтон Фридман не был уверен в том, что узкий эгоистичный индивидуализм – уместное описание человеческого поведения; при этом его не беспокоило, верно это предположение или нет, а лишь полезно ли оно. Так вот теперь оно точно перестало быть полезным.

Теории и модели, основанные на постулате о Homo economicus , в целом зависят еще и от второго, столь же спорного постулата – о нашей полной рациональности. Связанные между собой, но все же различные наборы научных данных дают основания подозревать оба этих постулата в том, что в них наша узкая, эгоистичная мотивация смешивается с рациональным действием. Философы (такие как Ницше) и теоретики психоанализа (в частности Зигмунд Фрейд) полагали, что огромное разнообразие проявлений человеческого поведения в принципе можно объяснить, но это поведение ближе к животным инстинктам, чем к просчитанной инструментальности. Герберт Саймон и, конечно же, Даниэль Канеман и Амос Тверски смогли довольно четко определить, в какой мере когнитивные ограничения мешают нашим рациональным расчетам.

Даже если лучшее, что может сделать отдельный индивидуум, это «принести жертву» (этот чудесный термин предложил Саймон), он все равно может поступить так, исходя из собственных, довольно узких интересов, причем его действия (вследствие когнитивных ограничений) все равно не будут эффективными с точки зрения достижения цели. Но эту точку зрения, вокруг которой и строится концепция Homo econo-micus , также пора отправить на покой. Дарвин и те, на кого он повлиял, давно уже признали, что наш биологический вид, как и другие, альтруистичен – как минимум в перспективе узкой группы – и действует во имя сохранения своего генофонда, когда, например, защищает детенышей. Но люди способны не только на это. Все больше результатов экспериментальных исследований противоречат нашему предположению о том, что, если есть возможность, люди склонны цинично использовать плоды чужого труда или усилий. На самом деле большинство людей действуют согласно нормам справедливости и взаимности. Многие готовы принести небольшую жертву и отказаться от получения взамен каких-то благ в будущем, а некоторые даже готовы принять участие в затратной (до определенной степени) деятельности, цель которой – «сделать правильную вещь». Антропологи и биологи представили свидетельства поведения человека как общественного животного. Понимание того, что социальная ткань и человеческие сообщества состоят из отдельных личностей, помогает нам создавать более сложные модели взаимности и этических обязательств. Это дает специалистам в области общественных наук возможность изучать прежде недоступные анализу совокупные проявления – массовую явку добровольцев на призывные пункты во время войны, протестное поведение и различные примеры вклада в общественное благосостояние.