Роберт Оганян - Москва – Кавказ. Россия «кавказской национальности»

Путь нашего с братом детства, по которому я хотел провести внучку, но не успел: подняться по древним и широким каменным ступеням и войти в ворота Крепости, потом вниз спуститься и свернуть в первый же узкий переулок, потом, пройдя его, войти в небольшой дворик, над которым навис широкий балкон второго этажа… – увы, не нашлось у нас с внучкой ни минуты лишней, чтобы пройти этим путём: прошли потом мы с Еленой.

Мы шли с бабушкой мимо дома Святого Этаги, или Человека-мяса, он был как бы без костей, сидел полуразвалясь в кресле у крыльца, голова его еле держалась на плечах и постоянно валилась с боку на бок, взгляд рассеянно-блуждающий, руки трясутся, и к нему, веря в его чудодейственную силу, тянется нескончаемый поток людей разных национальностей кто с дарами, кто с деньгами, особенно в годы войны, чтобы спас, сохранил, защитил, избавил от горестей и болезней… – в конце дня мешки красных тридцаток высыпались на стол, шла их делёжка среди многочисленной родни Святого. Он умер сразу после войны, и таких похорон, как похороны Этаги, Баку не знал, и ныне его могила в пригороде Баку посещается как святилище, о чём мне поведала уже в новом веке-тысячелетии правнучка моей бабушки по линии тёти – Лала, далёкая, казалось бы, от суеверий: когда ей предстоит что-то важное, она посещает могилу, даёт обет, и задуманное непременно сбывается.

И по сей день его именем клянутся: «Клянусь Этага!» После его смерти пришли из МВД, собрали все вещи, погрузили в две машины – она не сдвинулась с места. Еще один явился из МВД: не заводятся машины! «Не поедет она!» Выгрузили и вернули вещи – поехала!

…Передо мной результат нашей с внучкой Диной поездки (с 24.08. по 5.09. 2002 г.) – альбом выполненных ею цветных фотографий: она с ашугом, он играет на сазе, на ногах сапоги, одет в галифе и папаха на голове; мы втроём – посредине мой постаревший брат, видно, что один его глаз почти не зрячий, я тоже старый-престарый; множество детей – это шемахинцы, внуки и правнуки моего дяди, которых никогда не видел, троюродные и четвероюродные братья и сёстры моей внучки. Среди фотографий – мы с братом у него на даче, брат, играющий на таре, задумчив, даже горестен, ибо минорны звуки мугама. «Нет, Динара, – сказал брат моей внучке, когда пришли к нему на дачу в гости и он, впервые увидев её, назвал не Дина, а Динара, – прежде чем ты запишешь на диктофон мою игру на таре, я расскажу о нём, и пусть это тоже запишется: тар – это чудо-инструмент! Он сделан из тутового дерева, а вот пузырь, натянутый на корпус, – это знаешь, есть у животного сердце, оно имеет тонкую плёнку, из этой плёнки сделали! А вот гриф, тоже особенный, нижняя тут октава…» – и т. д., про «инкрустацию перламутровую на шейке» тоже. Старинный чан на даче брата, выдолблен из цельного камня, в нём мы, дети, босыми ногами топтали собранный виноград, и тёк в отверстие, тоже выдолбленное в чане, сок, выливался в сосуд, готовили на зиму сгущённый виноградный сок, тёмно-коричневый, густой и сладкий, – дошаб.

Дина приглашена на азербайджанскую свадьбу, и сразу, главное, естественно, вовлеклась в танцевальный обряд, будто он для неё – дело привычное. И не устаёшь восхищаться свободой и лёгкостью молодых. Свадебный стол со всевозможными напитками и яствами – куски севрюги и осетрины, соленья и варенья. Чинно восседают жених и невеста.

…Виды современного Баку, пассажный ряд, где выставлены на продажу портреты, в центре красуется портрет Господина Президента, как его именуют, – красавец-мужчина, сидящий в массивном кресле; ещё портреты, заснятые внучкой: на ковре вытканный, на полотне, вывешен на широченном панно-плакате, чётко прочитывается большая президентская цитата, состоит из двух частей, первая вполне разумная, каждый под ней подпишется: Если есть Азербайджан, то и есть я! – а вторая какая-то двусмысленная, то ли хвастовство, то ли ошибка плакатиста: Ия, – утверждает Господин Президент на плакате, – буду вечно в Азербайджане! Впрочем, некоторые говорят, что Сам не ведает, виноваты подхалимы, оказывающие медвежью услугу, якобы и цитаты за него сочиняют, которые не произносил. – подобное, что царь не ведает, что творят бояре, знакомо с древнейший времён; торговцы арбузами, горой высятся на фоне нефтяных вышек; и ослики – опять-таки на фоне вышек, натыканных везде и всюду на этой выжженной земле. А вот и холмы, широкие степные просторы, горный пейзаж; а последние два фото, завершающие альбом, – это висящая табличка Закрыто на трёх языках: азербайджанском Baglilir, традиционно русском и новомодном английском – Closed, а также посадочный талон на обратный полёт, но на сей раз уже на двух языках, без русского, – азербайджанском и английском, припечатанный, точнее, заштампованный восьмиконечной звездой (символика нового государства), внутри которой дата возвращения Дины из путешествия на родину деда.

Прежде чем полететь в Азербайджан и проехать с внучкой по районам – а я решил показать ей пути-дороги своего детства, побывать в том числе на родине отца в Шемахе, – она ещё в Москве попросила рассказать ей под диктофон, что сочту нужным, чтобы она чуть-чуть вошла в сферу наших семейных отношений.

Я достал фотокопии автобиографий отца – вот, оказывается, для чего я хранил их! – и, читая вслух, стал комментировать и объяснять. Ушло на это полдня, но оказалось, диктофон неисправен, хрипы в нём, трудно мои слова разобрать, пришлось повторять запись, комкая повествование, ибо пропала охота, и возникла идея вернуться когда-нибудь к письменной фиксации рассказанного.

Отцовский род – из Шемахи, где и поныне живут потомки одного из братьев отца – Шарбата; его никогда не видел, а с внуками и правнуками познакомился много позже, когда приехал туда с внучкой. Дело в том, что после смерти отца отношения с родственниками по отцовской линии, особенно с теми, кто не жил в Баку, стали ослабевать, потом война… ни адресов, ни провожатых, но нашлись в Шемахе старожилы, которые что-то слышали о Шарбате и покойном его сыне Магерраме, моём двоюродном брате, кого я видел лишь раз лет тридцать назад в Баку, – один из старожилов и привел нас к нашим родичам, но пред тем умолял нас зайти к нему на минутку, попить чаю, и это вызвало удивление у моей западной внучки: как же так – приглашать к себе домой совершенно чужих людей?!

Шли дожди, и ни в высокогорный Лагич подняться нам не удалось, ни в Конахкенте побывать, где воевал мой отец с «бандитами», то были, как пишут сегодня, борцы против советской власти, – дорога туда трудная.

Т ак куда же привёл Гасан умыкнутую им или бежавшую с ним юную девицу Махфират, ставшую впоследствии моей матерью?