М. Велижев - Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой

Метони/Модон

Екатерина торжествовала. Не случайно она не без выспренности записала в своем «Хронологическом перечне событий кампании против турок с 6 октября 1768 по август 1771 г.»: «Русские войска (?!) в Морее, соединившись с греческими, овладевают шестью городами, а именно: капитан Барков с спартанским восточным легионом берет: Пассаву, Бердони и Лакедемон; капитан князь Петр Долгорукий с западным спартанским легионом овладевает Каламатою, Леонтари и Аркадиею» [450]. Для Екатерины победы в Морее были оправданием дорогостоящей экспедиции, означали славу русского оружия, сражающегося рядом со спартанским легионом [451], и в 1771 г. после Чесмы несколько притупилась горечь разочарования в этих самых «спартанцах» [452].

Только в июле 1770 г. в «Санктпетербургских ведомостях» появились смутные известия о робости греков, но они тотчас были опровергнуты. А между тем положение в Морее осложнилось уже в апреле 1770 г.: турки подтягивали силы, флот оставил Корону, под Триполицей потерпел поражение «легион» Баркова, в момент сражения покинутый майнотами, и сам Барков и Антон Псаро чудом вырвались из окружения с маленьким отрядом [453]. Резким диссонансом победной реляции брата Федора прозвучало апрельское донесение Алексея Орлова: «Великая Государыня! Кроме крепостей и дальних городов Триполицы, Коринфа и Патрасса, хотя вся Морея и очищена от турок, но силы мои так слабы (где уж те 40 тысяч и даже более, на которые он рассчитывал, и обещанные П. Бенаки 100 тысяч! – Авт .), что я не надеюсь не только завладеть всею, но и удержать завоеванные места. Робость греков и майнотов [454]лишает меня совсем надежды, а беспорядок, происходящий от неразумения языка, еще более меня в том утверждает, лучшее из всего, что мне можно будет сделать, укрепить себя сухим путем и морем, зажечь огонь во всех местах, каков в Морее, пресечь весь подвоз провианта в Царь-град и делать нападения морскою силою» [455]. Итак, когда иллюзии освобождения Греции стали рассеиваться, в А.Г. Орлове заговорил военный тактик и трезвый политик.

Мистра

Вероятно, Орлов не скрывал своего растущего недовольства, пеняя греческим добровольцам. Во всяком случае в том же апреле 1770 г. участник военных действий грек Афанасий из Наварина сетовал на то, что «господин наш (А.Г. Орлов. – Авт.) увидел, что греки непостоянны и непослушны» [456].

Последние надежды на успех в Морее рухнули тогда, когда турецкие силы разбили русский десант, осаждавший Модон [457]. Даже прибывшая в это время эскадра Эльфинстона исправить общее положение не смогла [458]. Тактические просчеты у российского командования были, но вряд ли правы и те историки, которые полагают, что Орлов был в состоянии переломить течение событий, отстаивая Наварин или придя на помощь восставшим грекам островов Идра, Крит и т.п. [459]. Хотя греческие повстанческие отряды еще имели успехи на севере Морей и пробивались к Наварину, А.Г. Орлов, вопреки горячим просьбам П. Бенаки и Г. Папазоли, принял решение оставить Пелопоннес. Его небольшой десантный отряд не мог противодействовать растущим турецким сухопутным силам, к тому же на первый план выдвинулась необходимость решать военно-морские проблемы: объединение двух эскадр и встречу в бою с турецким флотом. Вопрос уже шел о судьбе всей операции.

Крепость Навар

Оказавшийся бессильным свидетелем поражения под Модоном, А.Г. Орлов писал: «Сей неблагополучный день превратил (перевернул. – Авт.) все обстоятельства и отнял надежду иметь успехи на земле» (курсив наш. – Авт.) [460], и его оценка оказалась провидческой: экспедиция не имела больше сколько-нибудь серьезных успехов в сухопутных операциях (если не считать двух осад Бейрута и его капитуляций). Территории Османской империи с моря были защищены крепостями, взятие которых при военно-технических условиях того времени требовало долгой осады и атак большими десантными соединениями. А таких сил у морской экспедиции до конца войны так и не появилось.

Военные неудачи апреля-мая 1770 г. в Морее стали не только крушением «надежд иметь успехи на земле», они фактически разрушали все иллюзии относительно возможности согласованных действий единоверных греков и русских против «агарян» и перспектив полноценной военной активности греков. По прошествии двух с лишним лет, в августе 1772 г., А.Г. Орлов, оценивая морейскую кампанию, вновь высказал ту же мысль в письме к Н.И. Панину: «Робость и неверность Греков в самом открытии сей экспедиции заградили нам все пути к сухопутным предприятиям и заставили устремить все силы наши на действия морские» [461](курсив наш. – Авт.).

Письма не только А.Г. Орлова, но и Екатерины уже весной-летом 1770 г. содержат жесткие характеристики собратьев по оружию – греков: «когда морейские греки столь худо подражали примеру храбрости… не хотели извлечь себя из-под ига порабощения их собственным духом робости, неверности и обмана, над ними сохраняемого» [462], «Греки и Спартане совсем переродились; они больше стараются о грабежах, нежели о вольности» [463]. А в марте 1771 г. Екатерина напишет Орлову: «нельзя более считать на диверсию и содействование в праведной нашей войне греческих туркам подвластных народов, по причине свойственной им, или лучше сказать врожденной уже склонности к рабству и совершеннаго в характере их легкомыслия» [464].

Именно после неудач а Морее тема «неверности» и «робости» греков приобретает высочайше одобренную тональность, попав и в придворную поэзию, и в драму Павла Потемкина «Россы в Архипелаге». П. Потемкин вложил в уста А.Г. Орлова такие слова:

Анализировать опыт совместных действий в Морее их участники продолжали и после войны. В частности, о «грабежах» майнотов немало писал в своих мемуарах С.К. Грейг, анализируя неудачи в Морее. По его мнению, майноты были вовсе ненадежными союзниками («майноты, разграбив совершенно все окрестности Мисистрии, возвратились с добычей в недоступные свои горы и таким образом только они извлекли огромную выгоду из Морейской экспедиции», или далее: «Греки, в особенности майноты, которые с таким усердием присоединились к русским при первом появлении и успехах в Морее, видя, что дела приняли оборот, не отвечающий их надеждам, думали теперь о спасении и личной безопасности и потому сдавались туркам – или удалялись в горы…» [466]), и усилия их «начальников» сдержать их оказались напрасными.