Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

Насаждая централизованный контроль, московские правители и элита преследовали и свои собственные интересы. Однако обществу это тоже было на руку. Создание сильной судебной власти отвечало идеологическому диктату Москвы, согласно которому царь считался благочестивым пастырем и ветхозаветным судьей для своих подданных, должен был защищать невинных и наказывать злых. В идеологических и изобразительных источниках роль царя как справедливого судьи была выражена значительно сильнее, чем его роль военного лидера [48] Rowland D. Did Muscovite Literary Ideology Place Limits on the Power of the Tsar (1540s–1660s)? // Russian Review. 1990. Vol. 49. № 2. Р. 125–155; Idem . Muscovy // European Political Thought, 1450–1700: Religion, Law and Philosophy / Еds. H.A. Lloyd, G. Burgess, S. Hodson. New Haven and London: Yale University Press, 2007. Р. 267–299; Flier M.S. Political Ideas and Rituals // Cambridge History of Russia / Еd. M. Perrie. Vol. 1. Р. 387–408. . Таким образом, от московских правителей ожидали обеспечения хорошо действующей судебной системы. Более того, стремление Москвы к централизованному контролю области криминального права стало ответом на возросший уровень преступности. Войны и тяжелое налогообложение в XVI веке вызвали уменьшение численности населения, бродяжничество и беспорядок. Губные грамоты XVI века, вводившие новые институты местного управления для борьбы с преступностью, честно признают этот факт: «Били естя нам челом о том, что у вас в тех ваших волостях многия села и деревни розбойники розбивают, и животы ваши грабят, и села и деревни жгут, и на дорогах многих людей грабят и розбивают, и убивают многих людей до смерти; а иные многие люди у вас в волостях розбойников у себя держат, а к иным людем розбойники с розбоем приезжают и розбойную рухлядь к ним привозят» [49] Белозерская грамота 1539 г., ст. 2: РЗ. Т. II. С. 213–214. См. также Медынскую грамоту 1555 г.: РЗ. Т. II. С. 218. . Появление уголовного суда в регионах было выгодно для местных сообществ.

Все эти причины, обусловившие необходимость централизованного контроля для московского правительства, были актуальны и для европейских государств, сопоставимых с Россией, и для Османской империи, однако отличие между ними и Москвой лежало в идеологическом обосновании необходимости такого контроля. Уже в XVI веке становление европейской государственности было очерчено влиятельными дискурсами, часть которых ставили под вопрос власть правителя в угоду большему политическому плюрализму, другие определяли суть монархии с помощью идей общего блага и обезличенного государства. Концепции абсолютизма и полицейского государства выдвигали тезис о том, что власть суверена должна способствовать созданию более упорядоченного общества, «общему благу», повышению общественной морали и богатства в интересах государства и общества. Как отметила Ангела Рустемайер, централизаторские усилия Москвы в конце XV–XVII веке не вдохновлялись всеохватывающей идеологией социального единства и дисциплины [50] Raeff M. The Well-Ordered Police State: Social and Institutional Change through Law in the Germanies and Russia, 1600–1800. New Haven: Yale University Press, 1983. Р. 167–179; Scribner R.W. Police and the Territorial State; Rustemeyer A. Systems and Senses. New Research on Muscovy and the Historiography on Early Modern Europe // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2010. № 11. Р. 563–579. . До Петра I (правил в 1682–1725 годах) риторика «полицейского государства» в России в явном виде не прослеживается. Московские кодексы права, и даже монументальное Соборное уложение 1649 года, носили исключительно прикладной характер: Двинская (1397–1398) и Белозерская (1498) уставные грамоты начинаются с прямого заявления об обязательстве наместников исполнять законы, в соответствии с нормами, сформулированным в грамоте. Судебники 1497 и 1550 годов провозглашают только цель определить «как судить боярам и окольничим». Наиболее отвлеченное заявление Соборного уложения требовало, чтобы «суд и росправа была во всяких делех всем ровна». Новоуказные статьи 1669 года не содержат ни введения, ни абстрактных разъяснительных норм [51] Двинская грамота 1397–1998 гг.: ПРП. Т. III. С. 163. Белозерская грамота 1488 г.: ПРП. Т. III. С. 170. Судебник 1497 г.: РЗ. Т. II. С. 54. Судебник 1550 г.: РЗ. Т. II. С. 97. Уложение 1649 г.: РЗ. Т. III. С. 84. Новоуказные статьи 1669 г.: ПРП. Т. VII. С. 396. . Отдельные черты морального дисциплинирования и конфессионализации появляются в первой половине XVII века. Концепция общего блага, пришедшая с Украины, начала распространяться при дворе в конце XVII столетия, но на основе этих идей не было создано энергичной программы государственных преобразований. Только с приходом Петра I в Россию пришло представление о государстве, профилактически вмешивающемся в жизнь подданных.

Конечно, провозгласить централизацию – это совсем не то же самое, что завершить ее. И здесь Московское царство пришло практически к тем же результатам, что и европейские страны и Османская империя. На практике центральный бюрократический контроль часто наталкивался на препятствия: коммуникации были затруднены из-за климата, больших расстояний и отсутствия дорог, а также из-за малого распространения грамотности, образования и книгопечатания. Россия испытывала нехватку людей и финансов, что вынуждало государство не укомплектовывать штат учреждений полностью и урезать оплату служащих в них лиц, чтобы обеспечить военные расходы и содержание, положенное верхушке элиты. Крепостничество включало право землевладельцев судить мелкие преступления и поддерживать обычный порядок и законность. Этническое и религиозное разнообразие требовало различных стратегий управления и различных институтов. Особенное значение имело и то, что чиновники государственного правосудия сотрудничали с местными сообществами, чьи представления о справедливости состояли не в отстаивании буквы закона, а в поддержании социального равновесия. Благодаря этому государство на практике управляло очень гибко. После завершения централизации Московия представляла собой сочетание личностных стратегий управления с формализованными процедурами, институциями и законом. Московская бюрократическая империя может показаться гипертрофированной, поскольку все усилия были направлены на контроль ресурсов, но она использовала разнообразные и прагматичные методы работы.

В Московии не существовало теории юриспруденции. Не было ни школ правоведения, ни, до второй половины XVIII века, университета с юридическим факультетом; адвокатура появилась лишь в середине XIX века. Таким образом, московские законы носили утилитарный характер. Исследователь не найдет определения уголовной отрасли права. До эпохи Петра Великого не существовало обобщающих терминов «преступник» и «преступление», а термин «уголовный» появился позже, в конце XVIII столетия [52] «Преступник», «преступление»: РЗ. Т. IV. С. 320–321; Ромашкин П.С. Основные начала. С. 32–61; ПСЗ. Т. V. № 2673. Пт. 3 (1713); Артикул воинский: Гл. 1. Ст. 6: РЗ. Т. IV. С. 329; Гл. 3. Ст. 35: РЗ. Т. IV. С. 334 (1715). «Уголовное»: Словарь Академии Российской: В 7 т. СПб.: Императорская АН, 1789–1794. Т. II. С. 183. . Более того, не делалось и формального различия между гражданским и уголовным правом, хотя такая ситуация и не была уникальной для Московии. Как заметили Брюс Ленман и Джеффри Паркер, «современное различие между уголовным и гражданским аспектами правонарушения, и, следовательно, между наказанием и компенсацией, было чуждо почти всем правовым системам в Европе до 1800 года» [53] Lenman B., Parker G. The State, the Community and the Criminal Law. Р. 12. Маньков утверждает то же в отношении России: Соборное уложение 1649 года. Текст, комментарии. Л.: Наука, 1987. С. 311–312. . В то же время все эти правовые системы проводили подобные различия на практике. Тип судебного учреждения также не помогает провести демаркационную линию для различных отраслей права, поскольку в Русском государстве практически все преступления рассматривались в рамках простой иерархии воеводского и приказного суда, а также, как станет понятно дальше, в губных избах, боровшихся с разбойниками на местах.