Сборник статей - Концепция развития судебной системы и системы добровольного и принудительного исполнения решений Конституционного Суда РФ, судов общей юрисдикции, арбитражных, третейских судов и Европейского суда по правам человека

Дальнейшее содержание процесса принудительного исполнения в немецком праве находит закрепление в разделах 2 (§§ 803–882а ГПК) и 3 (§§ 883–898 ГПК). Раздел 2 «Исполнение решений, основанных на денежных требованиях» делится на подразделы «Принудительное исполнение решений, связанных с объектами материального мира», «Принудительное исполнение претензий и совокупности правовых норм, регулирующих имущественные отношения», а также «Принудительное исполнение, связанное с недвижимым имуществом». Раздел 3 «Принудительное исполнение решений, основанных на требованиях о выдаче вещей, принуждении к совершению действий или отказе от их совершения» на подразделы не делится. Регулируемые при этом различные виды осуществления исполнения решений позволяют в качестве основного критерия разграничения и структурирования отметить, что речь идет преимущественно о вопросах, по причине которых производится принудительное исполнение решений (претензии по оплате, претензии по выдаче, претензии по действиям, претензии по невыполнению действий) и на какое имущество должника оно должно быть обращено («движимое имущество», «претензии и другие имущественные права», «недвижимое имущество»). Эти виды исполнения решений довольно различны по предпосылкам, целям и осуществлению, общим для них является двухступенчатый процесс: сначала происходит обеспечение сохранности или конфискация предметов имущества путем судебной описи, а затем при необходимости реализация путем продажи с аукциона, продажи, перепоручения, управления или иное (при наложении ареста на земельный участок путем принудительной ипотеки, принудительной продажи с аукциона и принудительного управления). На практике сегодня уже давно важнейшую роль играет не наложение ареста и реализация имущества должника судебным исполнителем, как это имело место раньше и было выдвинуто законодателем на передний план, а наложение ареста и перевод денежных претензий, проводимые служащим суда, не имеющим прав судьи, но уполномоченным решать определенные вопросы, такие как арест на заработную плату и оклад.

Стоит отметить, что Немецкий союз судебных исполнителей в настоящее время добивается передачи и законодательного закрепления наложения ареста в компетенцию судебного исполнителя, аргументируя это необходимостью «повышения эффективности», дабы в будущем, как это было до сих пор, при судебной описи вещей сделать возможным при наложении ареста «непосредственное и быстрое изъятие без потери времени». Правда, в настоящее время во многих случаях как раз и отсутствует это самое непосредственное и быстрое изъятие без потери времени именно поскольку в обязанности судебных исполнителей входит наложение ареста на вещи.

Наконец, в разделе 4 (§§ 899–915h ГПК) «Равносильное присяге заверение и ответственность» речь идет о действии, имеющем чрезвычайно важное практическое значение. Должник как правило является единственным источником информации, а исполнительный орган и кредитор узнают об имеющемся у него имуществе через вынужденные показания должника о своем имущественном положении в суде под присягой (ср. §§ 807, 876, 883 ГПК).

Отведенное мне время не позволяет рассмотреть другие подробности немецкой правовой системы, касающейся исполнительного производства.

Однако представляется верным отметить еще три положения. Первое, это всеобщий характер и способ осуществления немецкого принудительного исполнения решений и связанные с ним трудности охвата правовой наукой и использования юристами данных норм. Это связано и с утраченным в наше время законодательным искусством.

Как и многие другие немецкие области права, рассматриваемое право страдает от непрерывно нарастающего чрезмерного нормирования, чрезмерной комплексности и догматизации, иными словами, от гипертрофирования, которое постоянно возрастает вследствие массы законодательных новшеств. Параллельно проводятся предписания о проведении реформы внутри устаревшего членения закона, опасные для систематики законов, некоторые из них с недостатками формулировок, неясностями текста и даже логическими ошибками, из-за чего страдает оперативность и практическое использование права принудительного исполнения.

Также в противопоставление существующим реальным отношениям в немецком вещном праве, находящем свое закрепление в Гражданском кодексе (ГК), в праве принудительного исполнения по-прежнему изымаемыми предметами среди подлежащих аресту являются «предметы», в то время как притязания, другие права на т. н. «интеллектуальную собственность» (property rights), изобретения, компьютерные программы, ноу-хау, имена, марки и другие нематериальные ценности до сих пор учитываются весьма слабо.

Второе положение касается того, что право принудительного исполнения страдает от чреватых серьезными последствиями обусловленных историей права реликтов и дефицита. Здесь имеется в виду то обстоятельство, что до сегодняшнего дня в законе и в науке все еще не полностью состоялось «освобождение» от так называемого «формального» процессуального права и особенно считающегося формально-формалистическим права принудительного исполнения из «оков» материального гражданского права. Это прослеживается уже в целом ряде по-прежнему встречающихся терминов и институтов, таких как «притязание», «протест», «возражение», «кредитор», «должник», «закладное право», «договор поручения» и др., понимаемых в гражданском праве как преимущественно материальных. Сегодня многозначные изменения имели и имеют следствием многочисленные теоретические споры, практическую пользу от которых не будем здесь рассматривать. Особенно охотно по-прежнему спорят о «сущности» и «правовой природе». Говорят о «двойной природе» или «противоречивой природе» того или иного явления, относящегося к исполнению, причем различные мнения отдают предпочтение то гражданской, то публичной, а то и смешанной гражданско-публичной теории. Непрекращающиеся дискуссии о природе залогового права, возникающего из наложения ареста на имущество, являет собой в этом случае особенно яркий пример. По-прежнему широко распространено мнение, что путем гражданско-публичной процедуры принятия судебного решения определяется уже существующее до процесса материально-правовое притязание единственным судебным решением о совершении действий во исполнение обязательства, и это материально-правовое притязание – а не, например, судебное распоряжение о юридическом действии – объявляется подлежащим исполнению и таким образом становится «подлежащим исполнению материально-правовым притязанием» (ср. § 704 ГПК), которое теперь следует в ходе принудительного исполнения осуществить, удовлетворить или выполнить в материально-правовом смысле. Повсюду можно к тому же слышать и читать о том, что главная задача или главная цель гражданского права – осуществить или провести в жизнь субъективные частные права, соответственно материально-правовые притязания. При этом игнорируется тот факт, что в ходе процесса предметом разбирательства и принятия решения является не определенное материально-правовое притязание, а так называемое «процессуальное» притязание (желание истца получить судебную защиту), решение принимается не о материально-правовом притязании [чем является решение, обладающее законной силой], которое в определенных условиях объявляется и затем исполняется. Представляется, что решение принимается относительно решающего притязания имеющего законную силу или объявленного к исполнению судебного решения о совершении действий во исполнение обязательств [4]. Таким образом, в праве принудительного исполнения смешение и переплетение материальных и формальных, гражданских и публичных, частно-правовых и общественно-правовых рассуждений непреодолимы.