Павел Хондзинский - Ныне все мы болеем теологией. Из истории русского богословия предсинодальной эпохи

Патриарх Никон, творец Нового Иерусалима, из «метаистории» решился, напротив, спуститься в историю и, приблизив богослужебную практику к современной ему греческой ради единства будущего греко-российского царства [54] Ср. в письме Аввакума к царю Алексею Михайловичу: «Воздохнитко по старому, как при Стефане бывало, добренько, и рцы по русскому языку: Господи, помилуй мя грешнаго! А киръеленсон-от оставь; так елленя говорят, плюнь на них. Ты ведь, Михайлович, русак, а не грек» (Пустозерская проза. М., 1989. С. 122). , сделать Третий Рим реальностью. Сам не заметив этого, он разрушил внеисторическую замкнутость русской жизни, хотя и мыслил в тех же категориях, что и протопоп Аввакум [55] Никон вполне Аввакумовыми приемами обосновывает необходимость троеперстия: «Яко аще кто великий палец вознепщует быти вместо Отча лика, всяко возмнится посему Отец быти болий Сына и Духа, великое бо к малому глаголется велико: яко же и великий перст палец к последним малым глаголется великий… И хотя мудрствовати кто по сему. Арию последовати имать, якоже и он умаляти будет Сына от Отца» (Никон, натр. Труды. М., 2004. С. 94). Ср. у Аввакума: «Оне же, бедные, мудрствуют, трема персты креститца, большой, и указательный, и великосредний, слагая в троицу, а не ведомо в какую, болыпо в ту, что во Апокалипсисе пишет Иоанн Богослов – змий, зверь, лживый пророк» (Пустозерская проза. С. 92). , и его доводы должны были быть понятны сторонникам старины.

Флоровский считал, что для старообрядцев вместе с реформами Никона кончилась священная история и потому они уходили «из истории в пустыню» [56] Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. С. 69. . Но на самом деле не столько уход из истории, «внеисторичность», был следствием раскола, сколько, наоборот, раскол – следствием внеисторичности русской жизни. И «Житие протопопа Аввакума» внеисторично не только потому, что там рассказывается о видении антихриста, за которым следует «царь наш и власти со множеством народа» [57] Там же. С. 107. , но потому, что в нем нет ни одной даты [58] Точнее, одна все же есть: «А в нашей России было знамение: солнце затмилось в [7] 162 году… тьма бысть пред Петровым днем недели за две» (Пустозерская проза. С. 39–40), но, как нарочно, и та перепутана: затмение в том году было в августе. , нет даже последовательного исторического изложения событий. Очевидно также, что одним из важных источников этой внеисторичности была идея Третьего Рима, привязавшая русскую жизнь к призраку мертвой империи, и потому если уж, пользуясь терминологией Флоровского, рассуждать о «псевдоморфозе религиозного сознания, псевдоморфозе православной мысли» [59] Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. С. 56. , то скорее в идее Третьего Рима, чем в школьном богословии Киево-Могилянской академии, как думал сам о. Георгий, следовало бы искать ее.

И наоборот, церковных деятелей того времени, не принявших раскол, можно объединить еще и по их интересу к истории. Она влекла тогда к себе таких разных людей, как святитель Димитрий Ростовский, патриарх Адриан, Сильвестр Медведев, святитель Афанасий Холмогорский (по происхождению из раскольников!), Иннокентий Гизель и многие другие, и это в свою очередь подтверждает: вхождение в историю было основной интуицией и коллизией XVII столетия. Причем этот шаг из «метаистории» в историю был одновременно шагом, поставившим на повестку дня и главный «культурный вопрос» – вопрос просвещения. Вслед за певчими из Малороссии в Москву потянулись ученые, однако и просвещение требовало в конечном счете исторического выбора.

О просвещении задумывались еще в начале века. Борис Годунов желал устроить в Москве университет, но замысел был отвергнут, – кажется, прежде всего духовенством [60] Борис Годунов «создал смелый и широкий план: вызвать в Москву просвещенных людей с Запада, завести в России школы для изучения языков и основать в России университет… его намерение… вызвало протесты со стороны духовенства. “Духовенство, говорит пастор Берг, представило ему, что доселе в России, несмотря на обширное пространство ее, господствовало единоверие и единонравие; если же настанет разноязычие, то поселится раздор и прежнее согласие исчезнет”» (Сменцовскии М. Братья Лихуды. СПб., 1899. С. 6). . Ближе к концу столетия, в 1682 году, царю Феодору был представлен проект устройства Славяно-греко-латинской академии. От имени государя в нем провозглашалось:

«Благоволим в царствующем нашем и богоспасаемом граде Москве при монастыре премудрости и смысла подателя Всемилостиваго Спаса, иже в Китае на песках, нарицаемом Старый, на взыскание юными свободных учений мудрости и собрания общаго ради от благочестивых и в Писании Божественном благоискусных дидаскалов, изощрения разумов, храмы чином Академии устроити; и во оных хощем семена мудрости, то-есть, науки гражданския и духовныя, наченше от Грамматики, Пиитики, Риторики, Диалектики, Философии разумительной, естественной и нравной, даже до Богословии, учащей вещей божественных и совести очищения постановити. При том-же и учению правосудия духовнаго и мирскаго и прочим всем свободным наукам, имиже целость Академии составляется» [61] Татарский И. Симеон Полоцкий (его жизнь и деятельность). М., 1886. С. 264–265. .

Особое внимание уделялось изучению языков, «наипаче же Словенскаго, Еллино-греческаго, Польскаго и Латинскаго» [62] Там же. С. 265. . Для материального обеспечения академии помимо Заиконоспасского к ней приписывались еще шесть монастырей и одна пустынь. Академии уступалась навечно государственная библиотека.

Преподаватели академии должны были быть православными по рождению. При этом от греков требовалось свидетельство восточных патриархов, что, впрочем, не избавляло их от испытания веры уже в самой академии. Подобного же рода испытание должны были проходить и ученые выходцы из Малороссии. Новообращенные из иных конфессий к преподаванию не допускались вообще. Добросовестно потрудившиеся могли рассчитывать на особую пенсию от государя, а отступившие от православия или уличенные в преподавании неподобающих, прежде всего магических, наук по суду академии подлежали сожжению. В то же время ни в Москве, ни в иных местах без ведома академии не дозволялось иметь частных учителей, особенно иностранцев.

В Академию могли приниматься люди всякого чина и звания, но только православные. Во время обучения питомцы академии особыми мерами защищались от судебного преследования. Лучшие выпускники, поступившие на государственную службу, по своим правам приравнивались к лицам благородного происхождения.

К внешним функциям академии относилось заключение о православии приезжих ученых, регистрация и наблюдение за жизнью новообращенных в православие, надзор за нераспространением в обществе еретических или магических книг. Авторы последних, откровенные хулители Церкви, а также перешедшие из православия в иноверие по суду академии также могли быть сожжены [63] См.: Певницкий В. Ф. Симеон Полоцкий // Православное обозрение. 1860. III. № 10. С. 213–215. .