Алексей Каплер - Киноповести

Дирижер взмахнул палочкой.

В зал вбегает бледный управляющий.

— Александр Степанович…

Тишина. Все поворачиваются.

У п р а в л я ю щ и й. В Петербурге революция!

Растерянный дирижер опускает палочку.

Грянул оркестр на улице города. Распахиваются настежь ворота тюрьмы. Толпа на руках выносит из тюрьмы Котовского. Музыка. Крики.

Вокруг Котовского завихрилась толпа. Его подхватывают, подбрасывают вверх.

К о т о в с к и й. Да здравствует свободная Бессарабия!

Со всех сторон несутся крики «ура», аплодисменты.

— Да здравствует наш молдаванский герой!

— Герою Бессарабии — ура!

— Тэвскэ вероул!

Неожиданно возникает грохот артиллерийской канонады.

В ЯНВАРЕ 1918 ГОДА РУМЫНСКИЕ ВОЙСКА ПЕРЕШЛИ ГРАНИЦЫ И ОККУПИРОВАЛИ БЕССАРАБИЮ. МОЛОДАЯ СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ В БЕССАРАБИИ НЕ УСПЕЛА ЕЩЕ НИ ОКРЕПНУТЬ, НИ ВООРУЖИТЬСЯ И НЕ МОГЛА ОКАЗАТЬ СОПРОТИВЛЕНИЯ. ПОМЕЩИКИ ВОЗВРАТИЛИСЬ НА СВОИ ЗЕМЛИ. НАЧАЛСЯ БЕСПОЩАДНЫЙ БЕЛЫЙ ТЕРРОР. ПАРТИЗАНЫ СНОВА СОБРАЛИСЬ ПОД ЗНАМЯ КОТОВСКОГО. ОНИ НАПАДАЛИ НА ОТДЕЛЬНЫЕ ЧАСТИ РУМЫНСКОЙ АРМИИ, НО ЭТА НЕРАВНАЯ БОРЬБА БЫЛА БЕЗНАДЕЖНОЙ. ХОРОШО ВООРУЖЕННАЯ АРМИЯ РАЗБИЛА ПАРТИЗАНСКИЙ ОТРЯД.

Ночь. Зима. Лес. Ухают разрывы. Слышна ружейная перестрелка. У костра Котовский и бойцы его партизанского отряда. Люди измучены тяжелыми неравными боями. Среди них много раненых. Голова Котовского перевязана.

К о т о в с к и й. …У нас только один выход…

К р е ш ю н. Подаваться за Днестр? Не пойдем.

К о т о в с к и й. Не говори за всех. Ты как?

Д е м б у (помолчав) . Я пойду с тобой… но ребята… они от дома не уйдут. Ты их не зови.

С т а р ы й м о л д а в а н и н. Не сердись на нас, батько Григорий Иванович. Послушай меня: народ за атаманом идет, только когда он ведет его туда, куда народу все равно самому надо. А как только наш интерес пошел в разные стороны — конечно… тут уж никакая сила не поможет. Так что ты не думай, что мы тебя мало уважаем…

К р е ш ю н. Просто, Григорий Иванович, нам из Бессарабии идти некуда и незачем. Мы рассыплемся, будем драться в одиночку или совсем спрячемся. Но возле своих домов. А там, за Днестром, у нас нет интереса.

К о т о в с к и й. Вас тут по одному переловят и перевешают… А мне, думаете, легко уходить? Но кто хочет свободы для Бессарабии, тот должен добывать ее только там… в боях за революцию. Победит русская революция — будет и Бессарабия свободной…

К р е ш ю н. Нет, Григорий Иванович… мы останемся.

К о т о в с к и й (встает) . Прощайте. Кто со мной?

К Котовскому подходит Дембу, после небольшой паузы присоединяются еще Кабанюк, Мельников… потом еще два партизана.

Ночь. Снежная метель. Берег Днестра.

Со льда на берег взбираются Котовский и пять партизан.

Измученные, раненые, они останавливают на берегу коней. Спешиваются…

По ту сторону Днестра видны пожары, слышна далекая стрельба… доносится чей-то жалобный крик.

Сурово смотрят партизаны на родной берег. Молчат…

К о т о в с к и й. Мы еще вернемся домой…

КОТОВСКИЙ НАПРАВИЛСЯ В ОДЕССУ. НО ОДЕССА БЫЛА ЗАНЯТА ГАЙДАМАКАМИ И АВСТРИЙСКИМИ ОККУПАЦИОННЫМИ ВОЙСКАМИ.

Улица в Одессе. Падает снег. Гуляет нарядная публика. Проходят гайдамаки, проезжает австрийский офицер. Котовский оставляет за углом своих партизан и сворачивает в переулок.

Перед осевшим низеньким домом он задерживает шаг.

Взглянул на номер. Проходит дальше. Незаметно оглядывается. Возвращается. В доме две лавчонки. По обеим сторонам дверей табачной лавки нарисованы пучеглазые турки на корточках, с мундштуками кальяна в зубах.

Над молочной на вывеске толстая корова, которую доит круглолицая девка, а рядом два чудовищных голландских сыра. На вывеске написано: «Молочная «Рио-де-Жанейро». С. Кисляковский».

Открылась дверь. Раздался звонок.

За прилавком появляется хозяин — смуглый одессит в белом переднике и клеенчатых нарукавниках.

Х о з я и н. Доброго здоровья. Что прикажете?

К о т о в с к и й. Видите ли (оглядывается), я хотел у вас узнать…

Х о з я и н. Узнать? Чего?

К о т о в с к и й. Не можете ли вы мне сказать…

В лавку входит женщина.

К о т о в с к и й. …сколько стоит фунт масла?

Х о з я и н. Могу вам предложить высший сорт, ароматичное масло, пожалуйста, понюхайте, вот возьмите, попробуйте, нет, вы попробуйте…

Ж е н щ и н а. Мосье Кисляковский, у вас не будет разменять пять карбованцев?

Х о з я и н. Нет, мадам, извиняюсь, я без мелочи. (Котовскому.) Прикажете завернуть фунт?

К о т о в с к и й. Заверните.

Женщина выходит.

К о т о в с к и й. Слушайте, я хочу узнать у вас, где мне найти Воловика?

Х о з я и н. Кого? Воловика? Какой Воловик? Никакого Воловика я не знаю. Вы что-то ошиблись.

К о т о в с к и й. Слушайте, Кисляковский, вы не таитесь. Я ведь не кто-нибудь, я бывший каторжанин…

Х о з я и н. Молодой человек, вот ваше масло, и я не знаю никаких каторжанинов… Платите.

Дверь захлопывается за Котовским. Хозяин приоткрывает внутреннюю дверь. Тихо что-то говорит.

Два человека входят в лавку. Один быстро подходит к входной двери и в щелку смотрит вслед уходящему Котовскому.

За углом ждут партизаны. Возвращается Котовский.

Д е м б у. Ну, что?

Котовский отдает ему пакет.

Д е м б у. Что это?

К о т о в с к и й (грустно) . Фунт масла.

Одесский порт. Из складов движутся цепочки грузчиков. Издалека слышится пьяная песня. Кабанюк о чем-то говорит с хмурым грузчиком. Тот пожимает плечами. Отходит.

…Из кабачка понуро выходит Дембу.

…По улице, вглядываясь во встречных, проходит Котовский.

Бульвар. На скамье сидят Дембу и Мельников. Подходит Котовский, утомленный, сумрачный. Садится рядом.

М е л ь н и к о в. Ни с чем?

Котовский молча покачал головой.

Д е м б у. Вот тебе и большевики. Может быть, их и нет вовсе в Одессе.

Котовский мрачно молчит.

Д е м б у. Спрятались — концов не найдешь…

К о т о в с к и й (мрачно) . Радоваться надо. Хорошая конспирация.

Д е м б у. Что же ты не радуешься?

К о т о в с к и й (мрачно) . Я радуюсь…

К скамье быстро подходит еще один партизан.

— Григорий Иванович… кто пришел…

К о т о в с к и й. Кто? Говори.

П а р т и з а н. Крешюн.

Д е м б у. Степан?!.

К о т о в с к и й. Где он?

Кафе Фанкони.

За столиками одесситы. Играет румынский оркестр. Сквозь большие зеркальные окна видна улица. В углу, у маленького стола, Крешюн, Кабанюк и другие партизаны.

Оборванный, грязный, голодный Крешюн ест и рассказывает неторопливо, рассудительно, с расстановкой. Кабанюк пододвигает ему еду.

— …Стучит… Ну, хорошо. Я снял щеколду, открываю дверь. Врывается этот проезжий лейтенант. Ты что, кричит, так твою и так и еще так, ты что сховался — давай сейчас же коня, а то мой издох, так его и так и так, а мне в город ехать, так тебя и так и так. Хорошо, думаю, отдам коня — мне без коня помирать, а не отдам коня — он меня убьет, и тогда мне тоже помирать. Нет, думаю, так получается чересчур обидно. Я беру скалку — и раз его по голове. Хорошо. Он упал и лежит. Тогда я беру его и несу и кидаю в Днестр. Если, думаю себе, он мертвый, то ему все равно, что я его в воду кинул, а если он еще живой, тогда еще лучше, значит… Теперь-то он наверняка уж будет мертвый. Хорошо. Теперь, думаю, что же мне делать? Хозяйства я лишаюсь, крестьянствовать больше не приходится… румыны нам жить все равно не дают. Беру я тогда своего коня — и маху через Днестр к Котовскому. Правильно?