Алексей Каплер - Киноповести

И, махнув Нюше рукой, Николай уезжает на броневике к вокзалу. Толпа расступается перед броневиком и смыкается за ним снова.

Нюша пробует пробиться поближе, но это оказывается совершенно невозможным, и она остается на месте, стиснутая со всех сторон людьми на одной из примыкающих к площади улиц.

— А… Нюшка… — слышит она дружелюбный оклик — рядом с ней стоят пулеметчики. — И ты пришла…

Неожиданно со стороны вокзала раздаются крики «ура!». Они нарастают, ширятся, захватывают всю площадь.

Через головы стоящих впереди Нюша силится увидеть что-нибудь, но вокзал очень далеко, и площадь погружена во мрак. Рядом с Нюшей стоят грузовики с прожекторами. Солдаты снимают с них чехлы. И вдруг ослепительный свет, пропарывая темноту, ударяет в здание вокзала, выхватывает из темноты броневик и фигуру человека, поднимающегося на него.

«Ленин!», «Ленин!», «Ленин!» — кричит вся площадь. В воздух летят шапки, женские платки. Поднимаются вверх винтовки, взлетают солдатские папахи.

Далеко-далеко, сквозь этот вихрь Нюша видит маленькую фигурку на броневике, высвеченную острым лучом прожектора. Затем все заслоняют спины стоящих впереди людей.

На площади устанавливается тишина.

— Что там?

— Что там случилось? — спрашивают передних стоящие сзади.

— Руку поднял.

— Что?

— Ленин руку поднял. Тише…

И опять напряженные попытки увидеть хоть что-нибудь.

— Ну, что?..

— Не мешайте. Говорит.

— Спроси там, впереди… Слышь…

— Кепку снял. В карман сунул.

— Товарищи, товарищи, не толкайтесь.

— Тише. Говорит… Ленин говорит…

Лица, лица, лица… Лица людей, стоящих тут, далеко, лица тех, кто жаждет услышать Ленина, но кому это недоступно. Лица солдат, матросов, лица рабочих, работниц. Лица, на которых написаны целые жизни, — лица, освещенные великой жаждой, ожиданием того слова, что повернуло бы все по-новому, слова, по которому уйдут из жизни нищета, темнота и муки. И это слово непременно должен сказать Ленин.

Нюша глядит на окружающих ее людей. Она видит, как ловят они все, что передается оттуда, издалека, от Ленина, как сдвинуты их брови, как напряженно устремлены вперед взгляды, как полуоткрылись губы…

— И мой Николай там… — говорит, она соседям.

Но никто не обращает на нее внимания. Все устремлены вперед — туда, где Ленин.

Один только Семен стоит равнодушный, чужой всеобщему подъему и радости.

— Что он сказал?

— Что он говорит?

— Тише.

— Товарищи… тише…

Тишина. Полная тишина. Вдруг аплодисменты. Крики.

— Что, что он сказал?

— Он сказал, что эта революция — еще не полная победа…

— Что? Что? Что?

— Что мы еще не победили.

— Тише. Тише. Говорит.

Снова доносятся аплодисменты.

— Ну что? Что?

— Он выдвинул тезис…

— Да вы не объясняйте, а перескажите точно.

— Товарищи, вы мешаете слушать.

— Друг, а друг, что сказал Ленин?

— Он сказал, что настоящая пролетарская революция еще впереди…

— Еще придется, видать, драться… — говорит Семену сосед. — Снова революцию поднимать.

— Глупости ты болтаешь, — отвечает Семен, — революция уже была…

— Нет, не глупости… а ты мне ответь…

— Тише, не мешайте…

Вдруг, как лавина, обрушиваются рукоплескания, крики, крики, крики.

— Ну что, что? Что он сказал?

— Не разобрал я.

— Товарищи, что он сказал?

А впереди уже гремят оркестры.

— Ленин сказал: «Да здравствует социалистическая революция!»

Оркестры, оркестры, оркестры. Народ двинулся вслед за броневиком. Вся площадь приходит в движение.

— Ну что? — торжествующе кричит Семену сосед. — Слышал, что Ленин сказал!

— Не понимаю, какая еще новая революция… — пожимает плечами Семен и выходит в сторону из всеобщего потока.

Он шагает в обратном направлении, а навстречу все идут и идут люди.

Под несмолкающие крики «ура!», под гром оркестров идут люди за Лениным. В первый раз открыто идут за своим вождем.

Мелькают перед нами снова лица, лица.

Люди кричат, поют, восторженно машут шапками. Сияют глаза.

Идут матросы.

Солдаты.

Рабочие.

Окруженный народом, движется вперед броневик.

Рядом с ним, образуя цепь, держась за руки, идут рабочие, и среди них Николай Игнатьев.

А далеко в толпе провожающих затерялась Нюша.

Броневик уходит все дальше и дальше.

Г о л о с г е н е р а л а. После приезда Владимира Ильича наших полковых большевиков будто подменили — не в том только смысле, что они теперь были постоянно заняты, уверенно и смело вели агитацию, но в них появилось что-то новое, значительное, а у некоторых как будто даже выражение лица изменилось. С вольфовцами у них установились прочные связи…

— Последним попрошу ответить товарища Кузнецова… — говорит Петренко.

Петр Силыч встает со скамьи и, переминаясь, как школьник, с ноги на ногу, отвечает:

— Значит, так… затвор состоит… значит, так… постой-ка… Затвор, значит, имеет в себе стебель, гребень и рукоятку…

Оглушительный бас Петра Силыча и его мощная фигура в сочетании с неуверенным, ученическим выражением лица, с покачиванием с ноги на ногу вызывает общий смех.

Рабочие «Металлиста» — заводской отряд Красной гвардии — разбит на несколько групп. Одни занимаются строем, другие изучают винтовку. В конце двора несколько человек рассматривают полевую карту.

Занятия ведут солдаты-пулеметчики.

— Ну, на сегодня хватит, — говорит Петренко и подает команду. — Кончай занятия!

Пулеметчик Нечеса — широкоплечий, коренастый украинец — распускает свою группу.

Рабочие расходятся по двору, закуривают. Молодежь шумит. У ворот играют в чехарду.

Петренко останавливается возле Графа.

— Покурить у тебя есть?

Граф лезет в карман и достает вместе с кисетом и обрывком газеты книжечку.

— Во… записался, — он показывает Петренко книжечку и, пока тот ее раскрывает и рассматривает, свертывает цигарку.

— Какой же из тебя кадет? — усмехаясь говорит Петренко. — Ну на кой ляд тебе сдался Милюков?

— А хрен его знает, — забирая книжечку и передавая Петренко кисет, отвечает Граф. — Может, и сгодится.

Он прячет в карман гимнастерки книжечку и извлекает оттуда небольшую картонную карточку.

— Я еще и к этим вписался… как их звать… забыл…

Петренко заглядывает в карточку.

— Мать честная! Да ты еще и анархист?

— А кто его знает, каким концом оно повернется… — говорит Граф доверительным шепотом.

— Запасаешься, значит?

— Что, кончили занятия? — спрашивает, выходя из двери с надписью «Заводской комитет», Николай Игнатьев.

— Пошабашили. Иди к нам, Коля.

Игнатьева окружают рабочие.

— Ну, теперь не отвертишься. Ребята, волоките гармонь.

— Не надо, товарищи, не до того…