Алексей Каплер - Киноповести

Семен переводит взгляд с брата на Нину и в ее глазах читает правду: никакой надежды нет.

Семен приближается к умирающему.

— Иван… брат…

Раненый услышал, он медленно поворачивает голову, видит Семена и беспомощно улыбается.

— Да ты вроде ничего… — говорит ему Семен, — молодцом как будто…

Иван досадливо морщится.

— Не надо, не надо… Садись.

Семен осторожно усаживается на край койки.

— Значит, жив ты, Сеня, — шепчет Иван. — Жив… А я, правду сказать, не надеялся. Написали — рана у тебя тяжелая… Что ж, слава богу, домой вернешься. Мать мне жаль, Сеня. Очень мне жаль ее. Как они? Что пишут?

— Все по-старому, живы-здоровы, нас дожидаются.

— Да-да, дожидаются… А как в деревне?

— Тоже по-старому.

— Все от Керенского земли ждут?.. Да ты ведь, кажется, тоже к этим пристал? Верно?

— Не знаю, что значит — пристал. Я в партии.

— В керенской?

— Называй так, если хочешь. Я состою в партии социалистов-революционеров. Это наша партия, крестьянская.

— Эх, Сеня, Сеня… И за что только народ гибнет? За что? Для чего нас в огонь гонят? Да если бы у меня силы, если бы мне сейчас жизнь, я бы этих твоих господ… до одного…

Иван закашлялся, закрыл рукой рот.

— Ладно, — говорит он, с трудом переводя дыхание, — наклонись ко мне, — и продолжает шепотом в самое ухо Семену: — Матери скажи, Сеня, скажи, мол, Иван об вас думал, берегся, да не уберегся… Живите, скажи, счастливо…

Он говорит все тише, последние слова произносит едва слышно и вдруг, глядя куда-то мимо брата, начинает бессвязно бормотать:

— Я… что… я не стрелял… Уйди, говорю… А голова у него где…

— Ваня, Ваня, опомнись… — Семен гладит его руку. — Ваня, брат…

И, как бы услышав голос Семена, Иван переводит взгляд на него, и в этом взгляде снова медленно возникает сознание.

— А… это ты… Тяжко, Сеня… И куда же теперь… доказали мне как дважды два, что рая нет и бога нет и даже черта нет… некуда мертвому податься.

И снова Иван кашляет — долго, мучительно. Наконец, он успокаивается и остается лежать с закрытыми глазами, тяжело дыша.

Нина делает Семену знак: пора уходить. Он с тоской глядит на брата, затем, тихо ступая на носки, выходит из палаты.

…Семен прощается с Ниной в приемной — бывшей гостиной особняка.

— Раз уж мы с вами встретились, Семен, я хочу сказать… о том случае, у нас дома, хочу попросить прощения за Сергея и за всех наших.

— Что об этом вспоминать! С ними кончено раз и навсегда. И с нею… Вырвал из себя это…

— Вас это, может быть, не интересует… но и я после того вечера порвала с Сергеем Александровичем.

— Вот как… — недоверчиво говорит Семен.

— Он честный, прямой, но у нас совсем разные взгляды на жизнь. Меня вот эта обстановка, эти люди заставили по-иному взглянуть на все. Мне стыдно вспоминать как я глупо жила… Что вы смотрите на меня так странно?

— Да нет, я ничего…

— Ну, до свидания. Домой я вас не зову, а сюда приходите. Приходите, Семен, я не хочу, чтобы вы думали, будто я и они одно и то же…

— Вам правду ответить?

— Ну конечно.

— Никому из ваших больше не верю. И никогда в жизни… вы не обижайтесь, пожалуйста… Вы, наверно, не можете понять такое чувство…

— Нет, почему же… понять это совсем нетрудно… Господи, сколько на земле ненависти, вражды, лжи и недоверия… Хотите, я тоже скажу вам правду?

— Хочу.

— Мне совсем не безразлично, что вы меня заодно со всеми нашими… ну, не любите, что ли… Что вы и меня считаете такой… Если хотите знать — мне больно это.

Мимо них проходит санитар с пустыми носилками под мышкой.

— Нина Николаевна, к вам капитан Нащекин.

— Опять… боже мой, я ведь ему все сказала… И потом — нельзя, чтобы вы встречались… Скорее, пройдите сюда — в саду никого… Вы сможете уйти через маленькую калитку в самом конце, за беседкой…

…По больничным коридорам стремительно проходит Сергей.

Г о л о с л а к е я. Я шел на важное конспиративное собрание. Мы созвали его в лазарете, в кабинете главного врача. Здесь оно не могло вызвать подозрений. Перед собранием я хотел повидать Нину… Нам нужно было объясниться. Я не понимал, что происходит. Нина все дальше уходила от меня, и я не мог ее удержать. На душе было пусто и тревожно. Только теперь я понял, как она мне дорога…

— Нина! — Быстро входит Сергей.

— Здравствуй, Сережа. Зачем ты пришел?

Сергей порывисто целует ее руку. Нина пережидает поцелуй и отнимает руку.

— Я тебя слушаю.

Он уводит Нину в угол, отделенный от приемной колоннами, к большому зеркальному окну.

— Родная, дорогая моя, опомнись, что случилось? Я не могу без тебя. Сейчас, как никогда, близкие должны быть вместе… Ведь потоп, гибель кругом…

— Мы не близкие, Сережа. Мы совсем разные…

— Но ты говорила…

— Сережа, не нужно… Пожалуйста…

— Ты хочешь, чтобы я забыл Царское, и то облако, и как ты сказала…

— Сергей…

— …И как ты сказала: «пусть будет…».

— Сергей, я тебя прошу…

— И как ты сказала: «теперь я счастлива…».

— Это, наконец, неблагородно…

— Слушай, Нина. Я связан словом и не могу объяснить тебе, что мне предстоит, но поверь…

— Сережа…

— Я вовсе не хочу тебя разжалобить… Я не подозревал, как сильно люблю тебя… Все рушится… не понимаю, как жить без тебя… дорогая… Это так страшно…

— Прости, мне нужно идти…

— Я вернусь завтра. Слышишь, вернусь…

Нина уходит не отвечая.

Семен идет по саду — большому, запущенному, безлюдному.

Задумчиво проходит вдоль больничной стены. Достав из кармана массивный серебряный портсигар — тот самый, что участвовал в столкновении с капитаном Нащекиным, — он раскрывает его: в портсигар насыпана махорка. Семен скручивает цигарку, закуривает.

Г о л о с г е н е р а л а. …Иду я по этому саду, задумался. Подумать было о чем. Правду сказать, очень задели меня слова брата… и жалко было его ужасно. За что умирал он? Что такое делается в мире? Где причина зла?.. Вот так иду, размышляю о жизни, солнышко сквозь листву ко мне пробивается, и вдруг слышу…

Семен остановился, настороженно прислушивается. Из окна, расположенного прямо над ним, раздается голос:

— Господа, почему мы, собственно, не начинаем?

— Недостает капитана Нащекина.

Хлопнула дверь, видимо, кто-то вошел в комнату.

— Ну, вот и Сергей Александрович.

Семен прижимается к стене.

— Прошу, господа, присаживаться. Мы начинаем.

Кабинет главврача госпиталя — большая комната, обставленная массивной мебелью.

Офицеры рассаживаются.

Полный лысый генерал, позвякивая шпорами, проходит к двери, запирает ее на два оборота ключа.

За столом, на председательском месте, барон Унгер.

— Господа, — говорит он, — вы все знаете, зачем мы здесь. Перед нами вопрос жизни России — спасение государя. Вы знаете, что Петроградский Совет уже однажды воспрепятствовал отъезду государя за границу. Поэтому нужна строжайшая конспирация. Константин Анатольевич, ознакомьте господ присутствующих…