Алексей Каплер - Киноповести

— Если чище нет, сойдет.

И наскоро пишет несколько слов.

Дверь камеры снова открывается, и надзиратель впускает того самого старичка — тюремного доктора, которого мы видели в первой части картины.

— Кто жалуется на здоровье? Э… батенька, вам надо в госпиталь.

Врач говорит это солдату, который стоял на площади рядом с Семеном и теперь попал вместе с ним в тюрьму.

— А у вас что это такое? — Он притрагивается к шраму на лице Семена, к рассеченной брови.

— Дело давнее… — говорит Семен.

— Чем это вас так угораздило?

— Портсигаром…

— Чем?

— Ну, папиросницей серебряной… Вот она!

— Гм… очевидно, новый вид оружия. Впрочем, теперь все, кажется, начинает стрелять… Вчера одному человеку дамским зонтиком глаз проткнули… А… старый знакомый…

Врач подходит к Николаю.

— Не воспользовались, значит, моим советом? С вашим здоровьем в деревне жить, коровку доить, молочко попивать. А вы снова за политику… Так-так… Что же это, выходит, вы при старом режиме сидели и теперь сидите?..

— Вот и сделайте вывод, — отвечает Николай, — какой у нас теперь режим.

— Да, странно, странно… Нынче, правда, знаете как — сегодня арестант, завтра министр. Надо быть с вашим братом поосторожнее. Все кувырком пошло…

Николай незаметно всовывает врачу в руку записку.

— Ну… гм… желаю не задерживаться, — пряча записку, говорит врач.

Взяв с собой раненого солдата, он уходит.

— Можно? — спрашивает Николай.

— Еще нет… — отвечает старый рабочий.

— Тогда споем, товарищи…

И Николай тихонько затягивает:

Камера так же тихо подхватывает:

Николай подсаживается к Семену.

— Ну, а Нюшу ты не видал?

И вдруг, уловив что-то в лице Семена, он хватает его за руку.

— Что случилось? Говори!

Мы видим поющих арестантов. Их лица полны горя, тоски, отчаяния.

И вот мы возвращаемся к Семену и Николаю. Все уже сказано. Опустил голову на руки Николай. И Семен сидит рядом, положив ему руку на плечо.

Арестанты тихо сводят песню на нет.

— Товарищ Игнатьев… — прислушиваясь к стукам из-за стены, говорит старый рабочий. — Можно передавать… Товарищ Игнатьев…

— Что? — не понимая, чего хотят от него, поднимает голову Николай.

— Передавать можно. Ждут.

Николай встает. Подходит к рабочему. Тихо начинает говорить:

— Товарищи, мы понесли тяжелые утраты…

Рабочий стучит в стену.

— …разгромлены наши партийные организации, погибли многие наши товарищи… дорогие товарищи… но помните, что главный враг революции — отчаяние. Партии удалось спасти товарища Ленина и надежно укрыть его. Партия жива… На место каждого арестованного большевика вступают десятки новых. Питерские рабочие, как никогда, сплотились вокруг партии. Сейчас все стало на свои места. Временное правительство окончательно открыло перед народом свое лицо — это лицо остервенелой контрреволюции. С меньшевиков и эсеров сорваны маски, народ увидел предателей… Помните, час нашей победы близок…

Рабочий стучит костяшками пальцев в стену соседней камеры.

Ресторан во французском портовом городе.

Обед окончен. Перед генералом и его слушателями чашечки с черным кофе.

— Так-то, товарищи… — отхлебнув кофе, говорит генерал. — Вот вам моя, что называется, нетипическая история. Что же делать… Разные пути вели к революции…

Генерал открывает портсигар, закуривает.

— А что это тут внутри? — спрашивает студент. — Какая-то монограмма…

Он берет в руки портсигар.

— «Эс Эн»… Что это значит?

Старик лакей подходит с подносом, заменяет пустые чашки полными.

— «Эс Эн» — это «Сергей Нащекин», — отвечает генерал.

— Красиво.

Лакей бесстрастно убирает одни и ставит другие чашки.

— Да, красивая монограмма… — слышим мы его голос. — Эту монограмму поставила Нина в наши счастливые дни… Как странно… Было это все, или мне приснилась чья-то чужая жизнь?.. Что же реальность — эти ненавистные столики… или Петроград, и Нина, и мой полк?..

— Последняя наша встреча, — говорит генерал, — случилась в канун Октябрьской революции…

— Да-да… — слышим мы голос лакея, — это было в канун октябрьской катастрофы…

Воет ветер на петроградских улицах, рвет одежду на людях, раскачивает из стороны в сторону уличные фонари.

Навстречу ветру идут отряды красногвардейцев.

Ветер раздувает костры, у которых греются солдаты.

Г о л о с г е н е р а л а. Это была историческая ночь перед восстанием, когда железной волей партии большевиков все было подготовлено к выступлению и связано воедино, когда революционные рабочие, солдаты и матросы в своих казармах и на заводах ждали сигнала Военно-революционного комитета… Я давно освободился из тюрьмы и вернулся в полк…

Двор полон солдат: идет собрание.

Председательствующий — пожилой солдат — говорит:

— Вопрос ясен, товарищи. Прения закрыты. Мы и так опоздали — всюду уже месяца два как депутатов переизбрали. Итак, кто за то, чтобы отозвать из Совета эсера Бороздина как изменника и врага и вместо него выбрать большевика товарища Нечесу, прошу отойти налево.

Семен первым без колебаний переходит налево. Солдаты двинулись за ним. Все больше и больше их накапливается слева, все меньше остается в центре.

Наконец, остался только щуплый Граф. Увидев, что он один, Граф потоптался, вздохнул глубоко и тоже перешел налево.

Солдаты аплодируют сами себе, своему единодушию, аплодируют Нечесе, стоящему на трибуне.

— Востриков! — окликает он Семена. — Проверь наружные посты…

И вот Семен, с трудом открыв против ветра калитку, выходит на улицу.

Ветер буйствует вовсю. Дрожит, гремит под его порывами вывеска «Русалки».

Ветер срывает шляпу с головы одинокого прохожего и, подгоняя в спину, заставляет гнаться за ней по мостовой.

Ветер раздувает на площади пламя костра, у которого греется несколько солдат-пулеметчиков. Вдали виднеются другие костры.

Подходит Семен.

— Закурить есть? — спрашивает у него солдат.

Присев рядом на бревна, Семен раскрывает серебряный портсигар.

— А я думал, у тебя там цигары…

— Цигары буржуи докуривают, — отзывается другой солдат.

— Что ж, выходит, снова революция? — говорит третий солдат. — А добьемся мы теперь земли, мира?

— Обязательно добьемся… — раздается рядом чей-то голос.

Солдаты оборачиваются. Возле них стоят два человека. Один с перевязанной щекой, в кепке, в осеннем пальто с поднятым воротником. Второй — высокий, в рабочем бушлате — стоит за его спиной.

— Обязательно добьемся, — повторяет человек в кепке.