Александр Миндадзе - Парад планет

— Все соответствует, — улыбается мой будущий свекор Андрей Николаевич.

И вошедшая в эту минуту Ангелина Егоровна, моя будущая свекровь, кивает мне ласково и показывает на стол, как бы напоминая мне о моих обязанностях.

— Все готово, — говорю я и сажусь.

— Выпьем за наших детей! — предлагает Андрей Николаевич и наливает себе и отцу — по-моему, уже не первую. — Как, Петр Станиславович? Нет возражений?

— За детей, — повторяет отец.

В моем родном городе отец мой, Петр Станиславович, — заметная величина, директор механического завода, где работает столько лет, сколько я себя помню. Здесь, в Москве, он почему-то всегда тушуется… И сейчас за столом у симпатичных родителей Руслана поведение его являет странную смесь спокойной самоуверенности человека, привыкшего распоряжаться людьми, и растерянности застенчивого провинциала, впервые попавшего в московскую квартиру.

— Да-да, — повторяет он смущенно. — За вас, ребята. — И смотрит на меня почему-то с выражением вины. — Мы вот тут, значит, обсудили предстоящее… гм, гм… мероприятие и думаем так, что, конечно, не стоит нам краснеть перед людьми. Свадьба так свадьба, и никаких этих ваших возражений, что, мол, скромно и так далее…

Я смотрю на Руслана. Он, кажется, согласен.

— Значит, с их стороны, — продолжает отец, — как я понимаю, тридцать человек… Ну и с нашей… Ты себе уже наметила?

— Приблизительно.

Отец чувствует, что я начинаю злиться, но будущие родственники сейчас важнее, он, так сказать, работает на них и поэтому обращается ко мне с известной строгостью в голосе:

— Надо наметить. И, пожалуйста, не откладывай.

— Ирочка, салату! — напоминает будущая свекровь и задерживает на мне взгляд: — А что у вас вид усталый, Ира?

— Усталый?

— А я бы им как за вредное производство платил, — замечает мой будущий свекор. — И потом, я ведь, честно говоря, не пойму никак. Защитник — это хорошо. Вы, так сказать, защищаете слабого… А если этот слабый — он же и сильный? Если от его этой слабости горе и несчастье другим?

— Да я вот хочу, чтобы она ушла с этой работы, — говорит виновато мой отец. — Мы с ней уславливались — она идет в аспирантуру.

— Колесников — это кто у вас? — спрашивает отец Руслана. — По-моему, первый зам…

— Я не знаю, не слышала.

— Старый мой товарищ, — говорит отец Руслана. — Я думаю, можно будет поговорить… Кстати, не грех бы и его пригласить на свадьбу. А?

Но тут возражает мать Руслана:

— Мы Будкевичей не зовем!

— Ну и зря, позвать надо… Будкевичей… Всех позвать… Это ж событие, вы поймите, один раз в жизни. Так я по крайней мере надеюсь… — И он смотрит на нас с Русланом.

А мы продолжаем сидеть молча, словно все происходящее не имеет к нам отношения. Наконец отцы одновременно поднимают стопки.

— За ваше счастье!

И удивленно смотрят на нас.

— А вы что же?

И тогда мы с Русланом тоже берем в руки — он стопку, я бокал с вином.

Но, видно, сегодня нам так и не суждено выпить за собственное счастье: в прихожей раздается трель звонка…

— Кажется, мебель, — вздыхает Руслан, ставит на стол неопорожненную стопку и идет открывать…

Действительно мебель. «Ганка», собственной персоной.

— Куда сервант? — осведомляется грузчик в комбинезоне. — В угол туда задвинуть?

— Пожалуй.

— А шкаф как?

— Не важно. Мы потом сами разберемся, — останавливает его Руслан. — Оставьте пока как есть. Мы потом…

Он протягивает грузчику деньги, тот исчезает за дверью.

Изящный сервант и шкаф с надставкой, роскошная тахта, кресло фундаментальное и кресло-качалка — садись, качайся! — и столы обеденный и письменный, и секретер, он же бар — все это богатство стоит посреди комнаты…

А мы с Русланом, его законные обладатели, молча стоим в дверях, смотрим на заветную «Ганку».

Зал судебного заседания. У свидетельского барьера женщина в строгом костюме с ромбиком на лацкане — заведующая почтовым отделением.

— Уверена, конечно, что это для него она старалась, тут даже нет сомнений… — Она замолкает на мгновение и после легкой заминки, бросив взгляд на сидящего в первом ряду Федяева, продолжает: — А вообще, с положительной стороны себя проявляла. Всегда безотказно. Надо кого заменить или лишний час поработать…

— Так. Ясно, — говорит судья.

— Я что еще хочу добавить. Наш коллектив хоть и маленький, но дружный, и мы все переживаем за Валентину, считаем, что это такой случай, срыв у нее, не характерный, можно сказать…

— Так. Ну, вы уже переходите к защите, — замечает судья. — Мы вас слушаем сейчас как свидетеля. — И он поворачивается к нам — ко мне и прокурору: — Есть вопросы к свидетелю?.. Нет вопросов. Хорошо. Вы можете остаться в зале. Садитесь… Пригласите, пожалуйста, свидетеля Савушкина…

Кто-то из присутствующих раскрывает дверь в коридор. «Савушкин, Савушкин, бегом!» — доносится из коридора, и вот уже долговязый парень в джинсах появляется в зале суда.

— Подойдите к столу, свидетель, — говорит ему судья. — Вы предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний по статье сто восемьдесят первой… Распишитесь, пожалуйста…

Савушкин подходит к секретарскому столику, ставит подпись в протоколе, снова возвращается к барьеру.

— Скажите, Савушкин, подсудимая Костина вам знакома?

Паренек с грустью смотрит на Костину, отвечает со вздохом:

— Знакома, конечно. Иначе бы вы меня сюда не вызвали, верно?

— Верно, Савушкин. Только давайте не будем философствовать, а будем отвечать на вопросы прямо, договорились? Что вам известно по данному делу? Конкретно, по существу.

— По данному делу? — Держится Савушкин независимо, но лицо у него детское, и весь он нескладный, длинный, какой-то отрешенный в своей вышине. Услышав вопрос, паренек наклоняет голову, как бы пригибается к остальному человечеству, на мгновение покидая особый, только ему доступный мир высоты.

— Да-да, рассказывайте. Где вы встретили Костину?

— У театра.

— Она что, там стояла?

— Стояла.

— Ну и что дальше-то было? В антракте? Вы пошли в буфет, так?

— Совершенно верно.

— Рассказывайте, рассказывайте, Савушкин.

— Пошли в буфет. Стоим. Вижу, вдруг изменилась в лице. Я говорю: что с вами? Молчит. Смотрю: какой-то там парень. Ну не парень, а так, молодой человек… С женщиной… Валя, значит, стоит как вкопанная. Я ей — лимонаду. Она, значит, пригубила машинально, а сама смотрит, не сводит глаз… Я для нее сразу перестал существовать, понимаете?

— Понимаем, — вступает прокурор. — А из чего вы могли заключить, что это было сильное нервное потрясение, как вы показывали на следствии?

— Из чего? Из ее вида. Вот представляете, говорят, бледный как полотно. Такое сравнение. Оно тут вполне подходит.