Александр Миндадзе - Парад планет

Он открыл глаза, взгляд его выражал мольбу, недоумение, ненависть. Губы тронула усмешка.

И снова он стал умирать, и тут Павел Сергеевич дрогнул, что-то с ним произошло. Упал на колени, стал расстегивать на хозяине рубашку.

— Нет! — услышал он вдруг за спиной. — Нет! — повторил Валерий и схватил отца за плечи.

Павел Сергеевич сбросил его руки. Он массировал хозяину грудь. Изо всех сил давил, трещали кости. Потом дышал ему в рот.

— Давай-давай, — сказал сын, — еще в губы его поцелуй.

Он выскочил из кабинета, а Павел Сергеевич перенес Гундионова на диван. Тот уже дышал ровно. Открыл глаза, улыбнулся:

— Пашка, Пашка!

Павел Сергеевич сел, откинувшись. С него градом лил пот.

Гундионов сказал:

— Ты был там!

— Где?

— У него. У Брызгина.

— Нет.

— Был, был, — усмехнулся Гундионов. — Ты не можешь меня обмануть. И убить не можешь, понял? Сколько б он тебя ни уговаривал!

Хозяин прикрыл глаза, и Павел Сергеевич увидел, как по щекам его катятся слезы.

В антракте в уборную к Павлу Сергеевичу заглянули двое поклонников. Они так и представились:

— Поклонники пришли, здорово!

Один был часовых дел мастер, давний-давний знакомый Клюева.

— Маэстро! — воскликнул он и упал на колени, в знак признательности прижав к сердцу руку.

Спутник его сказал напрямик:

— Дай четвертной, Паша. До получки.

— А ты кто?

— Бывший механик твой, в одном гараже.

— Я тебя не помню.

— Зато я тебя помню, кулак твой, — улыбнулся механик. — Я пришел с тебя получить, но могу и отдать, если внешностью не дорожишь.

Разговор происходил в присутствии артистов и был им не совсем понятен. Две хористки выскочили из уборной.

— Дай ты ему четвертной, — вмешался часовых дел мастер, — а мне не надо. Мне искусство давай.

Павел Сергеевич, поразмыслив, достал бумажник, отдал механику купюру.

— Плохо ты, видно, кулак мой помнишь, — сказал он.

— Ага. За каждую поломку метелил.

— Жаль, не прибил. Надо дела до конца доводить, как жизнь показывает, — усмехнулся Клюев.

Прозвенел звонок, поклонники заторопились.

— Мы в пятом ряду, если что, — сообщил, уходя, часовых дел мастер.

Дверь закрылась и отворилась снова, возник еще один поклонник, сегодня к Клюеву было целое паломничество.

Этот, проковыляв, сел в кресло рядом с Павлом Сергеевичем, заглянул ему в лицо.

— Нет! — закричал Клюев, так что гость вздрогнул.

— Нет так нет, — сказал Брызгин. — А что именно?

— То, что в мыслях у вас. Я и ваши научился отгадывать.

— Если все-таки «нет», — улыбнулся старик, — значит, я не обладаю такой силой внушения.

— Вы многим не обладаете, чем он обладает, — сказал Клюев.

— Ну-ну. И где же он сейчас?

— Наверняка в кресле храпит. Живой.

— И пусть храпит, на здоровье, — опять улыбнулся Брызгин. — Не будем судьбу подхлестывать. Пусть все идет своим чередом, все события. Если тебя, конечно, это устраивает! — счел нужным договорить гость.

Снова прозвенел звонок, второй.

Шел в темноте по дорожке к дому. Не насвистывал, руками не размахивал, дирижируя невидимым хором. Не споткнулся, не замер, увидев свет в окне на втором этаже — привычно горело оно, это окно, привычно ждал Клюева его бессонный гость-хозяин.

Но вместо Гундионова в кабинете Павел Сергеевич увидел свою жену. Она сидела с ногами на диване, читала книжку. Обернулась с улыбкой к мужу. Средних лет женщина, в очках, с короткой стрижкой.

— Ты?! — выдохнул Павел Сергеевич, застыв на пороге. — А где… где он?

— Кто-то еще должен быть?

— А почему ты здесь?

— А где ж мне? — Жена тоже стала удивляться. — Закончилась путевка, вот я и приехала. Какое сегодня число?

— Забыл.

— Может, ты все-таки подойдешь?

— Да, конечно, — спохватился Павел Сергеевич. Вошел в кабинет, сел рядом на диван.

— Плохо с памятью стало, Паша? Провалы?

— Ничего не означает.

— Надеюсь, — сказала жена.

— А у тебя? У тебя хорошо с памятью?

Павел Сергеевич спрашивал со значением, приблизив к жене лицо, глядя в глаза. Но смысл вопроса, похоже, был Марии Петровне непонятен. Брови ее чуть дрогнули, и только. В ней уже трудно было узнать Машу из станционного буфета, бессловесную девушку в фартуке и резиновых перчатках.

Проснулся от стука, топота. Опять в потолок била дробь чечетки, молотком в голову била: выходи, Паша, выходи! Он рванулся, испугав жену, с постели, выскочил из спальни.

Сын Валерий стоял посреди кабинета, ноги его выбивали дробь. Он был один, без своего партнера. Павел Сергеевич остановился в дверях, разочарованный.

Валерий сказал ему с грустной усмешкой:

— Давай!

Отец присоединился, постучал ногами. Но не получалось у них, не ладилось. Валерий засмеялся и сел на диван.

Павел Сергеевич спустился по лестнице. И тут вдруг двери спальни распахнулись, вышел… Гундионов. Не старый еще, каким был два десятка лет назад.

Это было тогда, в той жизни.

Гундионов вышел из спальни и, приложив палец к губам, шепотом сказал своему водителю:

— Тсс! Иди за мной.

Он завел Павла в сад, в укромный уголок. Здесь они сели на лавочку.

— Ты ведь холост? — спросил Гундионов.

— Ну, как сказать. И да, и нет.

— Так и скажи: расписаны?

— Да вроде есть задумка.

— Задумка мне нравится, — кивнул Гундионов. — Надо тебе жениться. Но на другой женщине.

— Зачем же мне другая?

— Ты брось. Я тебя не зря холостым на работу брал, — сказал Гундионов. — Свои виды, значит, имел. Вот я хочу, чтобы ты на Марии женился.

— Это на какой же?

— Ну, какая есть Мария?

— Ваша, что ли? — Павел смотрел оторопело.

— Моя, моя, — сказал Гундионов, и голос его дрогнул. — Не могу, пойми ты, я с ней жизнь соединить. Призван я. Слишком много на другой чаше весов. Но хочу, чтобы у нее счастье было. Семья, дети. Что ж она, не заслужила?

Помолчав, он продолжал с усмешкой:

— Жизнь кого к мойке, кого в аспирантуру, кого куда, без разбору, без справедливости. Вот мы ее сейчас подправим, жизнь! — Глаза хозяина загорелись. — И тебе хватит баранку крутить. Я тебе, Паша, хор подарю. Ты пойдешь далеко, я это знаю. Другим станешь, сам потом удивишься. Я тебя только немного подтолкну, понял?

— Да. То есть нет, — сказал Клюев.

— Что ж тут непонятного? — удивился Гундионов. — Здесь дом, там хор. Тебе, ей. Всем сестрам по серьгам.

— А вам?

— А мне воспоминание, — с грустной улыбкой проговорил Гундионов. — Я уезжаю, Паша. Насовсем.

— Повышение?

— Угадал.

— Высоко?

Хозяин приблизил к нему лицо, прошептал:

— Дух захватывает.

Он помолчал и спросил:

— Ну? Согласен? Мы договорились?

— Я… я подумаю, — выдавил Павел.

— Это будет памятью. Нашей дружбы, ты понял?

— А она знает? Маша?

— Да.

— И что, согласна? — спросил Павел.