Анатолий Софронов - Ураган приходит внезапно

— А вы скажите… — начал Костоглод.

— А я не тебя спрашиваю, — снова отмахивается бригадир. — Это я вам, Антон Петрович, запрос делаю.

Хоменко поднялся, махнул рукой:

— Пошли!

— Куда? Как пошли? — заволновались в кабинете.

— К людям, — пояснил Хоменко. — Вы ж говорите, они спросят. Вот мы и скажем. — И он первым направился к двери.

…Толпа встретила их нестройным гулом.

— Вот какое дело, товарищи, — с ходу начал Хоменко. — Есть такое мнение — послать вашего директора Григория Васильевича Березина в Москву учиться, квалификацию повышать. Как вы к этому относитесь?

— А сам-то как? — спросили из затихшем толпы.

Березин хотел что-то сказать, но Хоменко его опередил:

— Сам ом согласен.

В толпе наметилось явное замешательство. Но вот вперед выступила высокая немолодая казачка с открытым строгим лицом.

— Это чтобы Григорий Васильевич решил от нас уехать, не сказав ни слова?! Не верю! Это ты, Антон Петрович, шутки шуткуешь с нами. К нашему директору из столицы приезжают поучиться профессора по сельскому хозяйству, а ты его — в Москву учиться… Чему он там научиться может?

— Ну, это ты загнула, Марья Афанасьевна, — развел руками Хоменко. — В Москву со всего мира едут. Я сам там учился, к примеру, на высших партийных курсах.

— Ты — другое дело. У тебя политика, а у пего земля. Она — наша учительница… А если послать уж кого приспичило, возьми вон Кос-тоглода. Все одно здесь только груши околачивает.

— Какие груши? — вспыхнул Костоглод. — Вы на что намекаете?

В толпе зашикали, засмеялись.

— Так что — не отпускаете Березина? — повторил вопрос Хоменко.

— Не-е-ст! — пронеслось над площадью.

— Правильно делаете, — улыбнулся Хоменко. — Я бы тоже не отпустил на вашем месте.

В гостиной своего дома Григорий Березин натягивал высокие резиновые сапоги.

— А с чего все началось, откуда эти разговоры — стадион, конюшня? — спросила Евгения Федоровна.

— А черт их знает! Хоменко разве скажет? Из него слова лишнего не выбьешь… Думаю, кто-то отсюда доносит…

— Кто же?

— Не хочу гадать. Начнешь ковыряться в памяти — где, кому что не так сказал, сам не заметишь, как хороших людей в плохом подозревать начнешь… Принеси-ка мне на всякий случай куртку брезентовую. Плавни все-таки, может пригодиться.

Евгения Федоровна вышли из комнаты, а Березин выглянул в окно — на дорожке перед палисадником стояли две «Волги» и возле них прохаживались, беседуя, Хоменко и Чернобривцева.

— Вот, протянула куртку Евгения Федоровна.

— Может быть, все-таки съездишь с нами? — не очень уверенно предложил Березин, отводя глаза в сторону.

— Да пет, Гриша… Да и по дому хватает всего… Ну, счастливо тебе… — Она обняла его, прильнув к груди.

— Да что ты, Женя! — Березин похлопал жену по плечу. — Как будто в дальнюю дорогу провожаешь. Вечером буду дома.

— Буду ждать, Гриша!

— Ну, хорошо, хорошо… — Березин мягко высвободился из объятий супруги.

— Папа, — остановил его голос дочери, когда он торопливо пересекал двор.

Анюта сидела на подоконнике.

— Чего тебе, Анюта? — почему-то вполголоса спросил Березин.

— Я хотела тебя попросить…

— Давай твои просьбы.

— У меня их немного, всего одна. Не обижай маму…

— Да ты что?! Что ты придумываешь?! — вспыхнул Березин.

Но Анюта спокойно смотрела отцу в глаза, и Березин, не выдержав взгляда, резко повернул к калитке.

Евгения Федоровна застыла в комнате, возле окна.

Хоменко, Березин, Костоглод, Чернобривцева в приазовских плавнях. Они знакомятся с ходом работ для будущих рисовых плантаций, спорят со строителями, выслушивают их объяснения…

И — тишина. Двое стоят, обнявшись. Через мгновение они вернутся в реальный мир, но сейчас нет никого на земле. Только они. Постепенно они возвращаются в действительность, и снова шуршит камыш, доносится равномерный шелест близкого моря.

Ольга первая разжала руки.

— Мы потеряли голову, — срывающимся голосом сказала она.

— Все равно будем вместе, Оля! — выдохнул Березин.

— Нет, Гриша, не будем, не будем. Не имеем права! Разве это счастье, если оно ворованное!

— Так я и знал! Не надо было тебе приезжать в совхоз, да еще домой ко мне являться!

— Это Хоменко…

— Старый черт! Догадывается, наверное…

— Раньше догадывался, Гриша, а теперь все знает. Все, как есть. Я ему все рассказала…

— Ты?!

— Он сознательно привез меня в совхоз.

И в дом к тебе привел. И жену показал… Все точно, без промаха…

— Старый черт! Сам на ладан дышит и другим жить не дает!

— Нет, Гриша, Хоменко справедливый, добрый человек.

— От его доброты у других сердце останавливается!

— Нельзя свое счастье на чужой беде строить, нельзя, Гриша… Это я в твоем доме поняла. -

— И это все, что ты поняла?

— Гриша, я же люблю тебя…

И Ольга порывисто обняла Березина.

В камышах две лодки. В одной из них — Чакан, в другой — Раймон с женой. Все трое закинули удочки в воду и, как зачарованные, не сводят глаз с поплавков. Первой не выдерживает Мари:

— Емеля, может, не здесь ловим?

— Т-ш-ш… — предостерегающе поднял палец Чакан, не отрывая глаз от поплавка.

В этот момент Раймон дернул удочку, и в воздухе заплясала серебристая рыбка. Раймон деловито снял ее с крючка и бросил на дно лодки, где уже трепыхались другие неудачницы.

— А у него все идет и идет!.. — возмутилась Мари.

— Рыба, она животная серьезная. К ней подход нужон… — сказал Чакан. — Мой голос для них все одно как Левитан по радио, отродясь известен. А которые помоложе, тем мамаши и папаши расскажут, кто я есть. Обратно ты со мной беседуешь, они и тебя на заметку берут. А Раймон, он им по-французски: силь ву пле, мадам или мамзель. И она, как дура зачарованная, лезет на крючок…

— Гляди, гляди! — закричала Мари, тыча пальцем в поплавок. — Клюет же!

Дед спохватился и потащил леску из воды. Но леска натянулась еще сильнее, даже лодка сдвинулась с места. Чакан поднатужился, напрягся и вдруг откинулся назад, потеряв опору, а из воды выскочило какое-то пузатое, ощетинишиееся чудище с вытаращенными глазами. Размахивая клешнями-щупальцами, оно шлепнулось в лодку, подпрыгнуло перед носом ошарашенного деда и бухнулось обратно в воду. Мари взвизгнула.

Пошли по воде пузыри, удочку потащило к камышам, но там тростник остановил ее, леска последний раз натянулась, дернулась и лопнула. Удилище закачалось на взбаламученной воде.

— Что это было? — первым обрел дар речи Раймон. — Может быть, акула?

— Господи, живы, слава богу, — вздохнула облегченно Мари.

— То морской леший был, — серьезно пояснил Чакан, подгребая к тростнику. — Я за ним давно охочусь. Он и рыбу от меня отгоняет. Я когда помоложе был, он меня вовсе в море утащить хотел…