Андрей Михалков-Кончаловский - Андрей Рублев

Андрей смотрит на троих за столом. Они сидят против света, опираясь о стол, и молча размышляют каждый о своем.

И самые простые и обыденные вещи открываются Андрею в своем сокровенном смысле.

Босые ноги малого спокойно лежат под столом, левая чуть вытянута, правая подобрана, не напряжена, и обтрепанные портки прикрывают тонкие загорелые щиколотки.

Распахнутая рубаха открывает резко очерченную ключицу и длинную шею. Голова мастерового чуть наклонена, и взгляд его глубок и неподвижен.

— Немец, тот и тосковать не умеет. А как затоскует, думает, заболел… — задумчиво произносит он.

Длинная, ниже колеи, рубаха прямыми и спокойными складками падает вниз. Хозяин поворачивается, и неожиданно возникают резкие ломаные линии, похожие на смятую жесть, сталкивающиеся, готовые внезапно рассыпаться. Старик вытирает о холстину руки и разгоняет на мгновение застывшие складки.

— Ну что же, давайте выпьем, чтоб дал господь нам всего на свете…

Андрей смотрит, потрясенный неожиданно обрушившимся на него замыслом.

Складки, промчавшись к локтю, исчезают и через мгновение прозрачными тенями падают с круглого и крепкого плеча, которое плавной линией переходит в руку, тянущуюся к ковшу…

Налетает неожиданный ветер, и солома, устилающая двор, несется по земле.

— Погодка… для хлебушка, — недовольно бормочет хозяин.

Андрей машинально подбирает с земли уголек и нетерпеливо перекладывает его из руки в руку, скользя взглядом по мягко и стремительно восходящему контуру плеч, который вспыхивает освещенным ворсом ткани и снова падает вниз, резко и остро сломавшись о локоть, и исчезает в тени, между столом и длинной ладонью.

Андрей не выдерживает и встает с пола.

Сидят трое в покойной беседе — неразделимые, уравновешивающие друг друга, замершие в мудром созерцании, и яркое солнце запуталось в растрепанных вихрах мальчишки золотым нимбом…

Андрей выходит из-под навеса и останавливается у выбеленной стены двора, широко открытыми глазами смотрит на ее притягивающую поверхность, и угольная пыль сыплется между его судорожно сжатыми пальцами.

— Господи… — мысленно шепчет он. — Пошли мне смерть, господи!

Солнце снова заходит за тучу, ослепительная стена гаснет, становится серой, и все вокруг становится тусклым и плоским.

За стеной раздается дружный хохот.

Андрей возвращается под навес и видит маленького человечка, который, подтягивая штаны, встает с земли. За столом рядом с хохочущими мужиками примостился здоровенный плешивый детина, заросший до глаз черной бородой.

Человечек вытирает руки о портки и весело объясняет:

— Вот за это самое меня и укатали! Продал кто-то. Пришли, значит, молодцы, одной рукой меня за портки, другой за это — и фю-и-ить! — свистит он и смеется. — В Задвинье меня и задвинули.

Человечек как-то странно произносит слова: «т» и «д» у него выходят, как нечто среднее между «с» и «л».

— Ну и чего? — интересуется хозяин.

— Чего! Вырыли яму — и в яму! А в яме — холод! — хитро подмигивает рассказчик. — Особенно зимой. Так и прыгаешь всю почь то на одной, то на другой, как воробей или там лягушка.

Он скачет на одной ноге вокруг стола и вдруг замечает Андрея. Взгляд его на мгновение становится серьезным.

— Вот так всю ночь! А как же иначе? Иначе пропадешь!

— Значит, не скоморошишь больше?

— Куда там! — улыбчиво отмахивается человечек. — Мне ж тогда перво-наперво пол-языка усекли. Забросил, позабыл все. Я теперь больше по столярному делу!

Андрей в волнении вглядывается в его лицо, вслушивается в его голос и вдруг вспоминает. Скоморох! Тот самый скоморох, которого он встретил в памятный день ухода из Троицы. Он очень постарел с тех пор, отощал и облысел. Андрей переводит взгляд на Кирилла, который бледный, как полотно, дрожащими руками убирает в котомку остатки еды.

— А как же говоришь, если язык тебе… — поборов неловкость, спрашивает мастеровой.

— Дак мне не весь, а только половину. О! — скоморох открывает рот, и все видят короткий розовый обрубок. — Это Кузьме, — он кивает на чернобородого мужика, — тому весь махнули.

— Это как же весь? — поражен Бориска.

— А так — под корень.

Воцаряется неловкая пауза. Над высыхающей после дождя деревней перекликаются близкие и дальние петухи. Голодная сука в укромном месте зарывает про черный день новую добычу для своих щенят.

— Тоже скоморох? — спрашивает хозяин.

— Да нет, — скоморох скрывает улыбку. — Обидели его, ну он и не стерпел, сморозил что-то… — скоморох старается замять разговор, — обидели его. За долги батогами били и землю отсудили, вот он и…

Чернобородый опрокидывает чарку и опускает голову.

— Бывает, — мрачно соглашается старик, — бес попутает — бознать чего нагородишь…

— Ага, — в тон ему соглашается скоморох. — А в Новгороде, слышь, бес-то целый город попутал. Боярин там один, страх какой дикой был, ну, холоп его и не стерпел, въехал ему по зубам, да еще по шее и поволок на улицу со двора. Тут посадские мимо шли, подсобили. Ну, боярин затаил на этого, на холопа, захватили его. Тут и пошло, и пошло! — радуется скоморох. — Плотники, гончары, мастера, медники — все встали! Так всех бес и попутал, как одного, боярские дворы пограбили, пожгли! С мечами вышли, с кольями! Ну прямо сеча, и все тут! Во, дела какие! — продолжает скоморох, глядя в глаза Андрею. — Правда, холопу тому глаз выжгли да посадских человек сто перебили, да, видать, боярских тоже бес попутал. Он ведь без разбору, дьявол-то…

Андрей опускает глаза.

— А ты никак там был? В Новгороде-то? — интересуется мастеровой.

— Я? Да господь с тобой! — с невинным видом отнекивается скоморох. — Я теперь все больше по столярному делу! Тут звал меня боярин один в шуты. Только я не пошел. Чего мне!

— И долго просидел? — не унимается мастеровой.

— В яме-то?

— Ну да, в Задвинье.

— Да годков двадцать, — улыбается скоморох. — Красивое место, хорошее. Конечно, в яме холодно. Одному-то. А вдвоем, втроем — ничего… — Он выпивает брагу и продолжает: — Был там пристав один — век не забуду! Любил сверху водой поливать.

— Эх, дух с него вон! — взвивается мастеровой. — Ну и чего он!

— Да пропал он куда-то вскоре, — скоморох оглядывается на чернобородого мужика. — Утонул или медведь задрал. Искали его, искали — как в воду канул.

— Куда ж он девался? — любопытствует хозяин.

— А я почем знаю? Может, Кузьма знает, да сказать не может.

Кузьма, до сих пор не проронивший ни звука, вдруг начинает раскатисто смеяться, мотает головой и, вытирая рукавом бороду, пододвигает к хозяину пустую чарку.

— Ну а продал тебя кто? — спрашивает мастеровой.

— Какая разница, кто? — весело шепелявит скоморох. — Всегда найдется сука такая, не в этом дело.