Глен Кук - Хроники Черного Отряда. Книги юга: Игра Теней. Стальные сны. Серебряный клин

– Правильно рассуждаешь. – Я закрыл глаза и попытался уснуть.

Получилось далеко не сразу.

Старик сидел тихо. Если и шевелился изредка, то очень медленно и осторожно. Он пребывал в полнейшей растерянности. Гнался за этими людьми через весь континент, чуть до смерти не уморился, и ради чего? Получается, что напрасно, без всякого проку. Они просто чокнутые. Таких под замком надо держать, чтобы сами себе не навредили.

Слева, футов с двадцати, за ним наблюдала женщина. Голубые глаза, жесткие белокурые пряди, рост примерно пять футов шесть дюймов, возраст – лет двадцать пять. Квадратная челюсть, широковатый и тяжеловатый таз. Странноватые повадки, поневоле задумаешься, все ли дома у обладательницы этих водянистых очей. Но при этом не возникает сомнений, что перед тобой весьма сильная и чувственная натура.

Женщина была глухонемой, разговаривать могла только с помощью жестов. И командовала здесь она.

Душечка, Белая Роза. Та самая, что положила конец темному владычеству Госпожи.

И как же, черт возьми, такое могло случиться? Что-то не складывается картинка.

Мужчина, что справа, смотрел на старика со змеиной теплотой. Высокий, худощавый, чернявый, твердый как камень – и ни малейшего чувства юмора. Рядился он в темное, должно быть, хотел этим что-то сказать. Поди угадай что.

В присутствии старика он не произнес ни слова. Будто воды в рот набрал. Неспроста его прозвали Молчуном. И он был чародеем.

Повсюду вокруг лежали наготове орудия его ремесла. Как будто он ожидал неприятных сюрпризов от незваного гостя. Глаза у Молчуна были черны как смоль и дружелюбны как смерть.

Да чтоб вас! Человек допустил одну-единственную ошибку, а вы даже спустя четыреста лет не можете его простить!

Где-то поблизости были еще трое, братья по фамилии Вертун – а именами, похоже, они не обзавелись. Отзывались на дурацкие клички: Пехтура, Ослиный Елдак и Братец Медвежонок. Ослиный Елдак с легкостью превращался в Коротыша, когда Душечка находилась в пределах слышимости, хоть она и не могла ничего услышать.

Эта четверка боготворила Душечку. И всем, кроме нее, было ясно, что Молчун питает к ней романтические чувства.

Ясно как день: на этом ките летят одни психи.

– Сет Мел! – закричал вдруг кто-то у него за спиной. – Что за каверзу ты задумал на этот раз! – И разразился визгливым хохотом.

Старик устало ответил в тысячный раз:

– Для тебя – Боманц. Сетом Мелом я звался разве что в детстве.

И правда, Сетом Мелом он был давным-давно. Не считал, но уж точно не меньше ста лет назад. До своего освобождения из колдовского плена, из стазиса, в котором был вынужден жить почти постоянно. Старик знал, то были годы вражды и ужаса, годы зарождения и роста империи Госпожи. Но знал лишь понаслышке; своими глазами он тогдашних событий не наблюдал.

Он, Боманц или Сет Мел, всего лишь отголосок тех далеких времен. Глупец, неведомо ради чего переживший свою эпоху, решивший использовать нежданный дар, лишнюю горстку лет, чтобы искупить свою долю вины в пробуждении и освобождении древнего зла.

А эти болваны никак не желают ему верить. Хотя прошлой зимой, во время великой финальной бойни в Курганье, кто, как не он, не подпустил к ним дракона и при этом едва не погиб?

Проклятые дураки! Когда же вы наконец поймете, что все зло, которое человек способен причинить на протяжении своей жизни, уже причинено?

В поле зрения показались три брата, присоединились к впередсмотрящим. Стало быть, сзади кричал и ржал не кто-то из них. Но Боманц догадался об этом еще раньше, по их речи. Двое говорили на языке, ему незнакомом, третий лопотал на форсбергском, но таком ломаном, что лучше бы даже не пытался. Тот же дурень, что худо-бедно понимал устаревший форсбергский Боманца, не умел писать. Да и с чего бы ему уметь? Так что слова старика, не услышанные Молчуном и не считанные по губам Душечкой, либо перевирались, либо пропадали втуне.

Только с менгирами можно было общаться, как с нормальными людьми. Но Боманц не любил разговаривать с камнями. Есть что-то противоестественное в беседах с предметами неживой природы.

И если рассуждать беспристрастно, человеческие существа, при всех своих странностях и причудах, составляли наиболее здравую и доступную для восприятия часть окружающей обстановки.

Насильно завербованный ими в Ветреном Крае, Боманц сидел на спине у одного из знаменитых чудовищ равнины Страха, на летучем ките длиной тысячу футов и шириной почти двести. Если смотреть на зверя снизу, тот похож на помесь медузы величиной с военный корабль и самой большой в мире акулы. А с того места, где находится Боманц, широкая плоская спина кажется галлюцинацией курильщика опиума. Сродни мифическим лесам, что якобы растут в огромных пещерах на многомильной подземной глубине.

В здешнем лесу обитали наидиковиннейшие существа – такими гордился бы самый буйный кошмар. Настоящий зоопарк, с той лишь разницей, что все звери в нем разумны.

Летучий кит куда-то очень спешил, но продвигался не сказать что быстро. Ему постоянно мешали встречные ветры, и очень часто приходилось снижаться, чтобы утолить голод и очистить от растительности сотню акров земли.

А уж зловония, источаемого проклятой тварью, хватило бы на семь зоопарков.

Чем-то Боманц приглянулся парочке диковинных существ – и сделался объектом их навязчивого внимания. Горная обезьянка размером с бурундука, состоящая, казалось, из одного хвоста, обладала таким противным визгливым голосом, что колдун тотчас вспомнил давно умершую жену, хоть и не понял ни слова из зверушкиной болтовни. А стеснительная кентавриха задом наперед, с лошадиной частью впереди и пугающе привлекательная сзади, не иначе как вознамерилась закрутить с Боманцем интрижку. То и дело он ловил взгляды, бросаемые этой кокеткой из зарослей органов непонятного предназначения, которыми изобиловала китовья спина.

Но хуже всех был одинокий канюк, немножко знавший форгсбергский и обожавший произносить речи с видом мудреца. Отделаться от этой птицы не было никакой возможности. Родись она человеком, могла бы подъедаться в тавернах, прикидываясь непревзойденным знатоком, докой во всех без исключения вопросах мироздания. Своим жизнерадостным ханжеством и настырным невежеством канюк регулярно доводил старика до исступления.

При ките симбионтами жили твари, похожие на скатов тропических морей, только черные, с размахом крыльев от тридцати до пятидесяти футов – самые эффектные и многочисленные из нынешних спутников Боманца. В отличие от скатов они были не рыбами, а, по всей видимости, теплокровными, вся их жизнь проходила у кита на спине. Обладая раздражительным нравом, они были драчливы и не пускали на свою территорию представителей менее сильных и агрессивных форм жизни. И только воля бога скатов сдерживала их злобу.