Артем Васнев - Клинч

В этот момент случившийся рядом отец Феофан начал читать акафист Иисусу Христу. Ещё двое монахов выступали в роли певчих. Макарий сел в кожаное кресло и взял лежащего старца за руку. Игумен управлял монастырём последние двадцать лет. Нил уже был здесь до его прихода. Они крепко дружили, и как было сказано выше, старец был духовным отцом Макарию. Игумен буквально с первых дней осознал духовную силу схимника. Особенно его поразил случай, когда вдова-крестьянка принесла в монастырь своего незрячего мальчика и Нил, молившийся о нём три дня кряду, вернул ребёнку зрение. Он просто смазал веки болящего ребёнка миром, и тот прозрел. И таких случаев чудесных исцелений за двадцать лет были десятки. Слава о святом Ниле быстро распространилась за пределы губернии. К старцу ехали со всей России. И он был одинаково рад всем, и обычным бедолагам из народа, и представителям высшего света. Теперь в силу своего слабого здоровья Нил принимал мало, но всё равно старался помочь страждущим. Макарий, как игумен и управленец, понимал, что пока в монастыре есть такой святой подвижник, то народ будет ехать, оставляя щедрые пожертвования обители. Но не только и не столько расчёт руководил мыслями Макария. Он правда беззаветно любил схимника и желал ему крепкого здоровья. Выпустив руку Нила, когда закончили чтение акафиста, Макарий сложил персты, перекрестил лежащего. И монахи все разом запели «многая лета» старцу. Игумен так же трижды поцеловал болящего и направился к двери. Там он шёпотом дал несколько распоряжений Афанасию. Когда все вышли, келейник дал схимнику пилюлю со стаканом воды. Нил принял лекарство и попросил оставить его одного. Весь сумбур, сложившийся в голове монаха после ночи, прошёл. Мысли были ясными. Батюшка готовился ко второй ночи. Он просил Бога заступничества и помощи. Будучи прозорливцем, он также понял замысел писателя Лужинского. Последнему нужен был прототип его героя, и старец готов был помочь литератору. Их первая встреча дала ясно понять, что господин Лужинский из числа сомневающихся, а стало быть, и герой его произведения тоже должен будет подвергнут сомнениям. Такой вот разочаровавшийся монах, который под конец жизни понимает, что Бога нет, которому, в отличие от Серафима Саровского, не являлась Богородица, который так и не получил знамений и в душе которого сам дьявол посеял зерно этого самого сомнения. Но если первая встреча с Лужинским получилась скомканной – поговорить толком не удалось, то вторая должна выйти по логике более обстоятельной. Так, по крайней мере, положил схимник.

Размышления Нила прервал приступ тошноты. К горлу неприятно подкатило, старый монах едва сдержал рвоту. Он позвонил в колокольчик, тут же явился Афанасий. Батюшка рассказал о проблеме, и келейник поставил рядом с кроватью тазик. А ещё монашек предложил липового чаю. Старец отказался. Келейник откланялся и ушёл. Нил склонился с кровати. Всё содержимое желудка перекочевало в тазик. “Рвотная доля”, – подумал старец.

Глава 9

Господин Лужинский

В это время Сергей Фёдорович Лужинский сидел в трапезной вместе с другими мирянами, прибывшими в монастырь. Монахи, уставшие от послушаний, обедали за двумя соседними столами. Они ели не разговаривая. На обед писателю подали щи с квашеной капустой, мятую картошку с куском рыбы, два куска хлеба и стакан кваса. Литератор поймал себя на мысли, что мешает ложкой первое блюдо и ещё ни разу не поднёс её ко рту. Сергей Фёдорович думал. Ему было трудно дать оценку первой встрече со святым. А ещё он терзался – не наговорил ли чего лишнего. Тут же на столе перед Лужинским лежала тетрадь. В ней – физиогномический портрет старца. Написано было сразу утром по горячим следам. Вот каким схимника увидел Лужинский: “По виду батюшка отец Нил – благообразный старец, немного выше среднего роста и несколько от старости сутуловат. Будучи смолоду очень красивым, он и в старости не потерял приятности в своём лице, несмотря на его бледность и худобу. На лбу две-три морщины, которые при случае совершенно сглаживались; глаза светло-карие, живые, проницательные, видящие душу насквозь; губы обыкновенные; борода довольно длинная, редкая, седая, в конце раздвоенная. Батюшку нельзя себе представить без участливой улыбки, от которой становилось как-то весело и тепло, без заботливого взора, который говорил, что вот-вот он сейчас для вас придумает и скажет что-нибудь очень полезное, также трудно представить его и без того оживления во всем – в движениях, в горящих глазах, с которым он вас выслушивает и по которому вы хорошо понимаете, что в эту минуту он весь вами живёт и что вы ему ближе, чем сами себе». Сергей Фёдорович, так же как и старец, отметил про себя, что их первая встреча была сумбурною, но в этом целиком и полностью винил себя. Писатель ждал завтрашнего дня, чтобы поговорить основательно. Он даже заготовил несколько вопросов, которые старался сформулировать как можно корректней. Лужинский был в нетерпении, ему хотелось, чтобы Нил задал генеральный вектор его новой работе, а дальше слова и обороты сделают своё дело, история обрастёт мышцами, появятся герои со своими историями, жизнеописание которых вызовет отклик в душе читателя. Ведь его же первая работа под названием “Зверь” выстрелила. Тираж для начинающего автора вполне приличный. Критика тоже сносная. Книги покупают. Первый роман Лужинского рассказывал о мальчике с садистскими наклонностями, который вырос в настоящего зверя – серийного убийцу, резавшего в основном убогих и душевнобольных. Герой Лужинского мнил себя богом, очищающим землю от “людского мусора”. Первые главы “Зверя” поражали реалистичностью описания сцен насилия. Например, Сергею Фёдоровичу удалось максимально правдоподобно рассказывать о том, как семилетний мальчишка, отыскав дупло в вербе над речкой, стал ковырять в нём палкой, испытывая неимоверный восторг от писка птенцов, которых он пронзал остриём. Причём этот первый садистский акт маленького злодея занимал пятнадцать страниц книги. Ещё двадцать были посвящены истории про собаку. Отец принёс маленькому маньяку щенка, которого поначалу он очень любил, но когда щенок вырос в обычную лохматую дворнягу, то малолетний садист стал издеваться над ним, бить страшным боем. Обычно со всего размаха он кидал камни в будку. Несчастный пёс выл, а мальчик-зверёк испытывал настолько сильное возбуждение, что его буквально трясло. А ещё будущий серийный убийца топил кошек. Когда пузыри воздуха, вырывавшиеся у несчастных котят из пасти, заканчивались, изувер вытаскивал обмякшие тельца и ударами по мордочке приводил котят в чувство. Пушистые жертвы маленького изверга были худы и едва носили лапы, всякий раз прячась от своего мучителя, но их настигали крепкие не по возрасту руки юного садиста. Вот эта самая реалистичность и нравилась читателю. Герой Лужинского вызывал сильную эмоцию – отвращение. Но Сергей Фёдорович вдохновение, как оказалось, черпал в самом себе. Оказывается, наш уважаемый писатель в детстве был не прочь помучить слабых и беззащитных. Но Лужинский сумел соскочить со скользкой дорожки, как раз после одного случая. Будучи двадцатилетним юношей, он отправился в лес, в то место, где в одиночестве предавался плотским утехам, так сказать, сбрасывал жгущее тело напряжение. Но в тот день на поляне он увидел сидящую в лохмотьях горбатую девушку. Юноша подошёл незамеченным. Он подкрался сзади, а потом что есть мочи закричал: «Бу!» Неряшливая девушка вздрогнула и в ответ стала мычать что-то нечленораздельное. Она оказалась немой. И тут в Лужинском взыграли прежние садистские наклонности. Он захотел причинить несчастной боль. Он чувствовал пульсацию в висках. Его трясло, а вместе с этим росло сексуальное возбуждение. В итоге он, как зверь, набросился на нищенку и изнасиловал её самым бесстыдным и извращённым способом. Сделав дело, он испугался и бросился прочь. Спустя несколько лет, уже будучи порядочным семьянином, прогуливаясь со своей женой по городской мостовой, на паперти у церкви он почувствовал на себе сверлящий взгляд. Это была она – его безмолвная жертва. В её глазах застыл ужас. Она глядела неподвижно. Но Лужинский тогда стушевался лишь на мгновение, ему пришла в голову мысль – подать нищенке. Он подошёл к ней вплотную. Заглянул в глаза, в которых дрожали слёзы, и протянул целковый. Бедняжка взяла монету, а потом перекрестила своего мучителя. С тех пор Лужинский, как ему казалось, уверовал в Бога. По ночам он молился, прося прощения за грехи детства и юности, а главное, умолял оставить ему самый главный грех – изнасилование немой нищенки. Очень скоро ему в голову пришла идея – он сел за написание “Зверя”. И вот теперь он обедал в монастырской трапезной, искренне надеясь, что прозорливый старец не разгадает его чёрную лживую душу.