Александр Кауфман - Первая заповедь

– В действительности ничего выяснять он не хочет, – покачал головой Шакнир. – Так?

– Так, господин, – судорожно закивал трактирщик. – Ссориться с местными ему не с руки, посему я посылаю мальчика каждый раз, как кто-то комнату снимает, с докладом: кто, как прибыл, во что одет, такое всякое. Уж двоих он этак. Одному за воровство плетьми тридцать ударов назначили, так он, болезный, на двадцатом дух испустил. Второго отправили куда-то в Скирот, кажется. И господин Эримарк даже удостоился грамоты с печатью Императора, гонец к нам приезжал. Не серчайте, господин. Эримарк сказал, что проклянёт меня, и я сохнуть стану день ото дня, ежели не буду поручения его выполнять. А я и так однорукий, кое-как тут управляюсь, и сохнуть мне совершенно нельзя – кто за трактиром смотреть будет тогда?

Шакнир выслушал историю со всем вниманием. Он не стремился оправдать несчастного однорукого Рота, однако и не возлагал на него всю вину. Несчастный малообразованный калека, который хочет жить – пусть даже ценой подлости. Боится магии, значка Императорского прокурорского корпуса, плетей, всего на свете. Но что касается господина Эримарка, имперского прокуратора… Здесь Шакнир посчитал нужным вмешаться. По большому счёту, ему не было дел до жизни Змеиного Камня, да и борцом за справедливость Серый никогда себя не мнил. Он мог бы просто уехать дальше, оставив местных самих разбираться со своими проблемами и махнув на них рукой. Но усвоенные с детства принципы, непреложные и непоколебимые, давали о себе знать.

В клане нечестных карали. Серые были убийцами, но они всегда смотрели в глаза и сходились лицом к лицу, давая право защищаться. Убийство из тени считалось позором – в тенях можно красться, скрываться, подбираться к Цели, но не убивать. Серые с презрением относились к убийцам, что предпочитали подсыпать яд в бокал или вонзить кинжал в спину, но не лезли в их дела. Иначе обстояло с подлецами, предателями и теми, кто пользовался чужой слабостью и беззащитностью в угоду своим прихотям: таких людей Серые могли покарать просто так. Лишь потому, что всей своей жизнью они противоречили устоям клана.

Прислушавшись к тому, что говорит внутренний голос, взвесив все «за» и «против» и решив для себя эту маленькую дилемму, Шакнир повернулся к стражникам и в очередной раз широко улыбнулся им:

– Отведите меня к господину Эримарку. Я, грозный убийца доброго малого Креза, готов сдаться властям.

***

Господин Эримарк, прокуратор второй категории с полномочиями оранжевого уровня, сидел в своём кабинете и составлял доклад скиротскому начальству. Его он планировал отправить почтовым голубем через день-другой, когда допишет подробности суда над убийцей местного шахтёра Креза. Шахтёра, очевидно, пырнули свои же, не поделив что-то в пьяном угаре, однако господин Эримарк предпочитал не ссориться с местным населением. Мало кто доброжелательно воспринял императорский указ, отменяющий понятие самосуда вовсе и обязующий проводить расследования по каждому нарушению закона. И уж тем более никто не обрадовался чужаку в этом богами забытом посёлке – пришлых тут вообще не любили, а тем паче тех, кто представлял власть. Местный староста Абелард, высокий седой мужчина, бывший шахтёр с благородным именем и нижайшим происхождением, скептически отнёсся к врученной ему господином Эримарком грамоте, однако закон предпочёл не нарушать и покорно подчинился, предоставив прокуратору всё необходимое. Совсем иначе повёл себя Винфрид Маут, командир стражи – только после открытых угроз и демонстрации магических способностей (очень и очень слабых, но всё же) Винфрид нехотя согласился признать главенство прокуратора. Формально командир стражи состоял в Императорском внутреннем корпусе, однако служил здесь уже добрый десяток лет и мало чем отличался от коренных жителей – уважал традиции и обычаи шахтёров, прислушивался к мнению старосты, опасался живущую чуть в отдалении знахарку – непременный атрибут каждого посёлка – исполняющую те же функции, что в крупных просвещённых городах были отданы обученным лекарям. Господин Эримарк, считавший себя человеком образованным, сначала относился к старушке с жалостью и презрением, но после того, как на пятый день у него прихватило от местной пищи живот, побежал к ней сломя голову за отварами и травяными настоями.

Со временем прокуратор привык к еде, чего нельзя сказать о всепоглощающей местной скуке – каждый день Эримарк просыпался с мыслью о том, что начался ещё один скверный день в этом захолустье. Скука была похожа на пыльное серое одеяло, душное и беспросветное, не опасное для жизни, но давящее днём и ночью. В Змеином Камне не происходило решительно ничего, кроме мелкого воровства и пьяных драк, и за то, что он проходит службу в забытом всеми шахтёрском посёлке, прокуратор проклинал начальство, богов, судьбу и даже самого Императора. Скука грозила рано или поздно свести с ума, Эримарк начал прикладываться к бутылке дрянного пойла всё чаще, и в пьяных мечтах своих фланировал по центральным улицам столицы в ярком камзоле с нашивками Корпуса, играючи разоблачая злодеев и кружа головы дамам. Вероятно, так бы всё и продолжалось, и однажды прокуратор сгинул бы в пучине провинциальной тоски, если бы не один случай, что произошёл спустя полгода после назначения.

Как-то ночью случилась кража: у одного из местных стянули фамильную ложку (Эримарку было смешно, что дремучие люди так ценят простые столовые приборы, но внешне он казался вполне серьёзным). Конечно, сделал это кто-то из своих – сосед по шахтёрскому забою или один из промышлявших в Змеином Камне местных воришек – но прокуратор по своему обычаю не вникал в дело слишком глубоко. Как раз в это время в таверне остановился какой-то непритязательный доходяга, путешествующий в столицу с абсолютно неясной целью в полном одиночестве. По виду он напоминал одного из тех жучков, что вечно вращаются на дне общества, стремясь занять хоть какое-то место в преступной иерархии, но, не имея способностей сделать это, довольствуясь мелкими поручениями и осознанием собственной мнимой важности. Прокуратор увидел его лишь раз, всё понял, и в голове у него сложилась воистину гениальная схема. Двое аборигенов, бывшая воровка Бинди и её любовник здоровяк Клайд, за небольшую сумму согласились помочь: ночью пробрались на второй этаж трактира и испачкали глиной сапоги постояльца. Следом вошла личная стража прокуратора, господин Эримарк путём нехитрых умозаключений установил, что такая же глина есть возле дома бывшего владельца фамильной ложки, и доходягу приговорили к тридцати ударам плетью. То, что никакой фамильной ложки в его вещах обнаружить не удалось, прокуратора совершенно не смутило – он выдвинул предположение, что постоялец успел спрятать её или пропить, отдав кому-то из местных жителей. Несмотря на слабые возражения пострадавшего шахтёра, отчаянные вопли доходяги, сомнительные взгляды старосты и открытого презрения Винфрида Маута, приговор был приведён в исполнение.