Лариса Кириллина - Принцессы возвращаются домой

Самым главным был торт с шестнадцатью свечками.

Он проплыл над головами празднующих, несомый могущими руками Шахрияра Баязидовича, и приземлился, как инопланетный летательный аппарат, перед Лялей.

«Ой! Я столько враз не задую!» – засмеялась она.

«Мы поможем!» – весело гаркнул Василий Петрович. – «А ну, дамы и кавалеры, на выручку нашей принцессе!»…

Родион, Наташа и Лапушкин, сидевшие дальше других, подойти не успели.

Свечки были погашены, и начался весёлый делёж воздушно-фруктового лакомства под нестройное и непременное «Happy birthday to you»…

Хотя Шахрияр Баязидович вовсе не торопил «драгоценных гостей» (он с большим интересом следил за тем, как Камиль галантно ухаживает за черноволосой красоткой Кариной в безупречно белом костюме), ровно в восемь чета Соколовых подала персоналу кафешки сигнал, что пора убирать со столов. Часть гостей уже удалилась (первой – Ира Малышко со свитой, за нею – Лапушкин, Родион и Наташа), Карина сказала, что сын хозяина довезёт её до дому на своей машине, а сёстры Татарские заявили, что преспокойно доедут сами на трамвае или троллейбусе. Марина с Вовой и Иоланта со Славой, покушав торта, пошли кататься на лодке.

«А почему бы и нам не последовать их примеру?» – предложил Василий Петрович жене и дочери. – «Время – детское, мыть посуду, к счастью, не надо, сумки из-под еды можно бросить здесь и забрать потом»…

«Да! Хочу!» – откликнулась Ляля.

И они, захватив лишь цветы и пакеты с подарками, пошли вдоль пруда на лодочную станцию, и взяли себе симпатичную синюю плоскодонку с жёлтым брюшком, присвоив ей за это весёлое имя – «Синичка», а Василий Петрович, сидя на вёслах, любовался почти уже взрослой дочерью, на которую очень даже неравнодушно поглядывали молодые люди с прочих лодок и катамаранов, однако не решали отпускать грубоватые комплименты или лезть с неприличными предложениями, видя, что девушка – при отце, и весьма ещё крепком отце… Пару раз они нагоняли лодку, в которой увлечённо беседовали одноклассники Ляли, бросали им шутливые реплики, обменивались впечатлениями о несомненно удавшемся празднике…

В середине пруда был остров. Судя по идеально округлой форме, не естественный, а насыпной, с укреплёнными берегами. Там росли деревья – берёза, ольха, осина, ива, кусты и некошеные влаголюбивые травы. «Высадка запрещена» – строго предупреждали таблички. Работники лодочной станции предупреждали, что за нарушение неминуемо взимается штраф, потому что на острове гнездятся утки и певчие птицы. Вот и сейчас расточал свои трели никем не тревожимый соловей, а ему, точно в басне, отвечала кукушка…

«ОСТРОВ РАДОСТИ» – вдруг прочла Екатерина Витальевна.

– Где? – удивилась Ляля.

– Вон там, между теми берёзами, видишь?

Надпись была свита на проводах с помощью лампочек, почти не заметных днём, но ярко вспыхивавших вечерами.

– Надо же! – удивилась Ляля. – Раньше не замечала. Впрочем, я же здесь по ночам не бываю. И на лодке давно не каталась. Наверное, просто не видела.

– Развлекают народ, как могут, – сказал Василий Петрович. – Музычка, иллюминация… Скоро, наверное, включат гирлянду, будет мигать и сиять, огоньки отражаться в воде, дамы – охать и ахать, их спутники – бегать в кафе к Шахрияру за пивком и мороженым…

– Сейчас самые долгие дни, вряд ли мы дождёмся иллюминации, – с некоторым сожалением сказала Екатерина Витальевна. – Ну и ладно, нам и так хорошо, правда, доченька?..

Ляля ей не ответила.

Она изумлённо смотрела на остров.

Там, на травке у бережка, сидел… рыжий кот. И пристально следил за «Синичкой».

– Мам-пап, давайте подъедем поближе! – взволнованно попросила она. – Мне кажется, это… кот Родиона. Кеша, Ксеркс, Кс-кс!..

Кот то ли умыл свою морду, то ли призывно махнул ей лапой, но не двинулся с места.

– Как он там оказался? – удивилась Екатерина Витальевна. – Родя вроде бы приходил без кота?

– Может, он его отпустил погулять, пока мы праздновали? – предположил Василий Петрович.

– В парке многие ходят с собаками, но с котами я пока никого не видала, – заметила Екатерина Витальевна.

– Если его напугали собаки, он мог прыгнуть в лодку, и какие-нибудь шутники завезли его на остров и высадили, – сказал Василий Петрович, направляя «Синичку» к бетонному парапету «Острова Радости». – Жаль животное, надо забрать. Да и птичкам от такого соседа не поздоровится!

Он подгрёб к парапету и позвал кота: «Кис-кис-кис!»…

Кот, однако, лишь фыркнул и немного попятился.

Василий Петрович, оглядевшись, нет ли поблизости лодки спасателей, следивших обычно, чтобы граждане не нарушали запретов, быстро выбрался на бережок, но кот сиганул от него вглубь кустарника. Ляля остановила отца: «Пап, не надо, дай я, ты его напугаешь, а меня он всё-таки знает». С помощью Василия Петровича она выпорхнула из лодки, а он снова сел на вёсла, сказав: «Ты недолго, а то нас накроют и вытрясут штраф!»…

Она маленькими шажками приближалась к коту, стараясь наступать на сухие кочки, и тихо звала: «Кеша, Кешенька, Ксеркс»…

Кот столь же медленно отступал от неё, как будто нарочно уводя в середину острова.

«Глупенький, ну не бойся, иди ко мне», – уговаривала она, продолжая следовать за котом.

И в какой-то момент поняла, что не видит больше пруда и не слышит ни голосов родителей, ни – что казалось более странным – громкой навязчивой музыки, раздававшейся из прибрежных динамиков якобы для услаждения слуха катающихся.

Тишина была оглушительной.

Ляля вспомнила.

Она шла тогда за огромным рыжим котом. И звала его: «Киса, кисонька, кс-с»…

Кот оглядывался, будто ведя её, но дотронуться до себя не давал.

Они пробирались по какому-то закулисью. Там были кусты из алюминиевых прутьев с пыльной пластиковой листвой, невесомые – ибо матерчатые – стены замков, чучело чёрной вороны, лунный диск на верёвочке, огромная, нечеловеческих размеров, метла, пригодная разве что для полётов Бабы-Яги, картонная лодка с бутафорскими вёслами и полусдувшийся резиновый Змей-Горыныч…

А за всеми этими страшновато-забавными чудесами стояла огромная ёлка – уже украшенная, но ещё не светящаяся.

Кот вёл её прямо туда.

Ляля не удивилась, обнаружив под ёлкой, как она думала, Деда Мороза. Она так и сказала ему, когда он спросил, знает ли она, кто он такой. «Только», – сказала она, – «почему у вас, дедушка, шуба серебряная, как у Снегурочки?»… – «Потому что зима», – ответил ей он. – «А ты кто такая – ты знаешь?»…

«Я принцесса», – ответила Ляля.

Так её нарядили, и так называли мама и папа. На ней было пышное, почти до полу, нежнорозовое полупрозрачное платье на атласном чехле, украшенное снизу фестончиками, на концах коротких рукавчиков кружевами, а на лифе – розочками. Головку же девочки венчала корона из золотой бумаги, державшаяся на резиночке, пропущенной под косой и совсем незаметной, если не вглядываться.