Ксения Медведевич - Кладезь бездны

– Вестовой из ставки! – крикнули ему в ответ. – Приказ, говорят!

– Ну-ка я пойду посмотрю-послушаю, – тихо сказал Марваз и поплотнее завернулся в джуббу.

Птицы в лесу заорали в страшном переполохе, отвечающем оживлению лагеря.

Спешно дожевывая, все обтирали лепешками миски и поднимались.

– Мы все пойдем послушаем, – пробормотал Хунайн. – Все послушаем, что за приказ…

– …У нас есть время до ночной молитвы, о шейх, – тихо сказал аль-Мамун, перебирая четки.

Огонек в носике стеклянной лампы горел ровно, не дрожа. Тем не менее Джунайд почему-то провел пальцем сквозь язычок пламени, словно поправляя фитиль.

За пологами шатра слышались надсадные крики: рассылали вестовых. Шейх сидел расслабленно, безучастно, полуприкрыв не по-человечески большие глаза. Аль-Мамун отметил про себя, что Джунайд переоделся во все чистое. В пахнущей ладаном полутьме шатра рукава белой рубашки, казалось, светились. Темная шерстяная хирка скрывала доспехи – если они были на этом странном суфии.

– Расскажи мне притчу, о шейх, – попросил Абдаллах.

– Какую притчу желает услышать мой халиф? – почтительно осведомился Джунайд. – Об обучении? О единении? О пути и его стоянках?

– Наставь меня, о шейх. Расскажи мне то, что считаешь уместным.

Ладони с длинными белыми пальцами безмятежно легли на укрытые грубой шерстью колени. Джунайд слабо улыбнулся:

– Я расскажу тебе притчу о собаке и суфии, о повелитель. Вот она:

«Однажды к суфию подошла собака и некоторое время шла с ним рядом, деля дорогу. Суфию надоело ее соседство, он поднял палку и ударил собаку несколько раз. Та оскорбилась и отправилась с жалобой к царю Дауду ибн Абдаллаху. Собака пала царю в ноги и сказала: "Я защищала этого человека от диких зверей, а он обошелся со мной так жестоко!" Царь рассердился и, призвав к себе суфия, сказал:

– Как ты мог так жестоко поступить с бессловесной тварью!

В оправдание суфий сказал:

– Я тут ни при чем. Собака сама во всем виновата: она запачкала мою одежду! И потом, что сказали бы люди, увидев меня рядом с нечистым животным!

Но собака все равно считала себя несправедливо обиженной. Тогда несравненный царь сказал так:

– Возьми от меня возмещение за жестокий поступок этого человека!

Собака ответила:

– О мудрый и великий! Увидев этого человека в одежде суфия, я подумала, что он не причинит мне вреда. Если бы я увидела его в обычной одежде, разумеется, я постаралась бы держаться от него подальше. Моя единственная вина состоит в том, что я полагала внешний вид служителя истины залогом своей безопасности. Если ты желаешь наказать его, отбери у него одеяние избранных. Лиши его права носить хирку человека праведности».

Некоторое время помолчав, аль-Мамун сказал:

– Это притча о том, что облик не всегда соответствует намерениям?

– Почему ты спрашиваешь меня об этом, о мой халиф?

– Это слишком просто для суфийской притчи, о шейх.

Улыбка Джунайда превратилась в кошачью:

– Ты проницателен, о мой повелитель. Истинный смысл притчи в другом.

– Наставь меня, о шейх.

– Собака сама находилась на одной из стоянок пути суфия.

Халиф долго молчал, перебирая в пальцах обсидиановые зерна четок. Джунайд сидел неподвижно, чуть прижмурившись, как кошка, сторожащая мышь.

Из-за ковровой занавески за спиной аль-Мамуна донесся сдавленный женский всхлип.

Абдаллах поднял глаза на шейха. Тот все так же бесстрастно встретил его взгляд. Аль-Мамун сказал:

– Дух, явившийся нам, преувеличил численность войск аль-Джилани. Их в два, а не в пять раз больше.

За занавеской сдавленно разрыдалась еще одна женщина.

Халиф спокойно продолжил:

– Чем больше я думаю о том разговоре с Зеленым Хызром, тем больше понимаю, что был околдован. Разумному человеку не следовало переходить через горы со столь малой армией. Теперь, когда морок рассеян, я вижу, что принял опрометчивое решение, соблазнившись предложением помощи от странствующего ангела.

Джунайд смотрел на него с пустой, ничего не выражающей полуулыбкой.

– Это лишний раз доказывает, что магия и волшебство лишь туманят око разума и сбивают человека с пути, заповеданного Всевышним.

Шейх молчал.

– В любом случае, жалеть о принятом решении поздно. На рассвете мы пойдем в бой.

Всхлипы на женской половине шатра перешли в жалобный плач. Плакала Нум. Шаадийа, глотая слезы, пыталась ее успокоить жалобным шепотом.

– Раньше ты не просил меня о наставничестве, о мой халиф, – вдруг прервал свое молчание Джунайд. – Скажи, зачем ты призвал меня. Я тебя слушаю.

– В случае нашего поражения я приказываю твоим женщинам выполнить свой долг, – четко выговорил аль-Мамун. – Мой харим не должен достаться врагу.

– Слушаюсь и повинуюсь, о мой халиф, – так же четко отозвался Джунайд.

Рыдания женщин перешли в жалобное поскуливание.

Аль-Мамун поднялся с подушек и вышел из шатра.

Рассвет

Зубами затягивая ремешок наруча, Марваз натужно сопел – но внутри радовался приказу.

В бой. Мы идем в бой. Бой – лучше чем неизвестность. И тягучие дни стояния напротив громадной, как нависающая гора, армии врага.

Вокруг Марваза, над ним, и даже, казалось, в самых его внутренностях быстро и низко били таблы. Большие молитвенные барабаны, созвав верующих на ночной намаз, снова загрохотали в рассветных сумерках. Все знали, что «молитва – лучше сна». Но время рассветного намаза застанет их сражающимися.

Рай находится под остриями мечей. Хороший хадис. Что бы там ни говорил старый мулла – все равно хороший.

От слитного рокота барабанов по хребтине бегала дрожь возбуждения. Поле боя уходило в молочные рассветные сумерки. Топорщащиеся ветки призрачно торчали из густого тумана, словно руки утопающих. В серых ползущих струях не то что карматов – деревьев в распадках не было видно.

Дробь таблов стала убыстряться, откуда-то справа послышалось хищное джунгарское гиканье. Рафик, зачем-то проверявший, хорошо ли ходит в ножнах меч, заметно дернулся.

Сплюнув кончик ремня, Марваз приподнялся на цыпочках и прищурился: сквозь молочную реку текли темные тени. Конный отряд джунгар сгущался на правом фланге, замыкая крыло войска верующих.

– Чего это они? – боязливо пробормотал Рафик. – Вон и слева от нас ихняя сотня тоже построилась…

За Марваза откликнулся куфанский каид:

– Там дальше то, что от Абны осталось, стоит. Перемешивают конницу и пехоту. Чтоб поддержать, в случае чего…

И Хунайн ибн Валид зачем-то поправил свой издалека видный красно-желтый платок.

– Чтоб плеткой погладить, если побегут… – пробормотал Марваз.

Абне он доверял еще меньше, чем парсам, которые стояли, как всегда, в центре.