Ксения Медведевич - Кладезь бездны

Холодные, во всю ширину раскрытые глазищи ввинтились в него неподвижным взглядом. Черные точки зрачков затягивали на смутное дно, где не было места желаниям или памяти. Лишь льющийся мрак и спокойная ночь.

В ночной тишине, глаза в глаза.

Тарик улыбнулся безо всякой радости:

– Прикажи мне победить.

В ночной темноте лицом к лицу знобило, как на ветру, губы не слушались:

– Ч-что?..

Та же морозная улыбка:

– Прикажи мне победить.

– Мы не можем победить, это невозможно, это…

Мрак плеснул пламенем, аль-Мамун почувствовал нетерпеливую ярость:

– Прикажи мне защитить тебя.

– Но…

Горячее злобное нетерпение возросло:

– Прикажи – мне – защитить тебя. Тебя и твоих людей, о халиф.

«Он сошел с ума, – с опозданием догадался аль-Мамун. – Он сошел с ума – из-за того, что потерпел поражение». И с облегчением, отстраняясь, как от буйного, тихо пробормотал:

– Хорошо, Тарик, хорошо. Я выполню твою просьбу.

И, уже выныривая из сумеречного мира, в котором властвовало безумие нерегиля, почти ласково сказал:

– Защити меня, о Тарик. Я приказываю тебе победить.

Видимо, следом аль-Мамун сморгнул.

Открыв через мгновение глаза, он испуганно заорал.

Тарика больше не было.

Ночи, сумерек, утра не было тоже.

Среди заполошных человеческих криков разливался высокий жгучий огонь. В огне, раскинув крылья, разевала клюв хищная птица. Птица тоже кричала человеческим голосом – от боли. Она вся состояла из жгутов света и бьющих молний.

С шелестом втянув в себя свет, птица исчезла внутри высокой фигуры нерегиля. Окоченевший труп сиглави лежал на боку, Тарик стоял и странно, горько смотрел на аль-Мамуна.

Тот попытался выдавить из себя какое-то хриплое слово.

Тарик криво улыбнулся, вскинул руки – и со свистом мгновенно отросших перьев поднялся в воздух. А потом, встав на крыло, тяжело полетел в гущу боя.

Полдень

Когда громадный, с размахом крыльев в десяток локтей, ястреб закрыл небо и солнце, Хунайн ибн Валид решил, что сошел с ума. Потом куфанец решил, что сошел с ума еще больше, – ибо до того ни разу не видел, как кинжальные когти вонзаются в вопящих людей, а птица, подхватив их, словно пучок травы, гулко взмахивает крыльями и уходит все выше. А потом разжимает когтистые лапы…

– Ястреб! Ястреб халифа Аммара! – заорали за спиной Хунайна.

Каид обернулся, решив было, что сошел с ума не один, а потом ахнул над собственной недогадливостью: жуткое пернатое нападало на карматов! Буквально разламывало когтищами их шеренги!

Железная «черепаха» вражеского строя распалась.

– Эмир верующих! Знамя халифа! – раздались в сплошной пыли новые вопли.

Где? В какой стороне? Куфанец даже Марваза с трудом различал, а тот сидел, придерживая кровавые тряпки на перевязанном боку, всего-то в трех шагах.

Вдалеке загустевала серая взвесь – толпа?

– Знамя! Знамя Бени Умейя!

Нездешняя птица вынырнула из пыльного мрака и, распластав крылья, торжествующе заклекотала. Хунайн наконец увидел: бежит множество людей, а впереди верховые. А над всадниками развевалось узкое черное знамя. Действительно, рийа халифа.

На куфанцев выскочил отряд Движущейся гвардии. Перья фазана остро покачивались над шлемами, гулко топотали копыта.

– Садись за мной, на круп садись, каид! – хрипло пролаял джунгар.

Все полезли на коней, мостясь за спинами степняков.

– Куда?! – заорал Хунайн, пытаясь перекричать грохот боя.

– К частоколу! – крикнул в ответ джунгар. – Повелитель приказал атаковать карматский лагерь!

Повелитель?.. Кто это?..

Потусторонним холодом по затылку мазнула громадная птичья тень. Хунайн затылком же чувствовал, как со свистом рассекают воздух железные перья. Хотя почему железные-то…

А джунгары разразились восторженными воплями, задирая лица, провожая пернатую жуть кликами и размахивая плетками.

– Сын Тенгри! Он сын Тенгри! – радостно проорал, обернувшись, везший его степняк. – Сильный шаман наш Повелитель, ой сильный, такой облик принял, а?!

Хунайн прикрыл слезящиеся глаза и решил не пускать в себя эту дичь.

У частокола карматского лагеря все кипело.

Тарик – уже в обычном облике, верховой, только не на сиглави своем почему-то, а на рыжей кобыле – гонял туда-сюда вдоль ограды, потрясая обнаженным мечом. Джунгары заливались волчьим воем. С той стороны частокола – внушительного, из толстенных заостренных бревен, перевитых толстенными же железными цепями, – летели камни и стрелы. Оскалившемуся, орущему на пределе легких Тарику они были явно нипочем. Джунгарам, беснующимся от хищной радости волка под луной, тоже.

Чтоб нерегилю не остаться в облике шайтанской птицы?! Он бы своими когтищами на раз выломал ворота лагеря!

И тут Хунайн понял, что глохнет: гвалт поднялся нестерпимый! А потом полыхнуло. Рыжая кобыла, мотая поводьями, гнала куда глаза глядят, а ястребище, ухая маховыми перьями, уходил вверх и влево. Под ним шла вразгон конная джунгарская лава.

Везший Хунайна джунгар тоже сорвался и ускакал за Ястребом, а куфанцы остались с толпой перед воротами. Выкрикивая оскорбления, все кидали в карматов камнями, а те отвечали тем же. Стрелы, похоже, иссякли и у нападавших, и у оборонявшихся. Сколько так продолжалось, Хунайн не знал.

И вдруг – бух! Бах! Ворота лагеря – настежь! Из них карматы сыпятся, как горох! Оказалось, за врагом гнались верховые джунгары.

Уже потом Хунайну рассказали, что нерегиль приказал атаковать двое из трех лагерных ворот – чтобы выманить карматов на вылазку. А как же, это во всех трактатах по военному искусству написано! Еще Хазим ибн Хузайма писал, что контратаку нужно проводить из третьих ворот, чтобы зайти в тыл осаждающим и застигнуть их врасплох. Карматы, похоже, тоже читали наставления ибн Хузаймы и пошли конным отрядом на вылазку – из северных. Только там в засаде стоял джунгарский полк, ага. И господин Ястреб подлетел как раз к началу атаки. Словом, карматам выйти не удалось: их укатали обратно в ворота и ворвались в лагерь на их плечах.

Что было дальше, Хунайн вспоминать не любил. Тесный бой грудь в грудь, в ножи – что тут вспоминать? Колол, рубил. Зинджи гвардии аль-Джилани дрались как бешеные. Каид помнил, что от красного здоровенного шатра карматского предводителя одни лоскуты остались – так резались и внутри, и снаружи.

Вот с таким лоскутом в руке гонца к халифу и отправили. Мол, все. Победа. Аль-Джилани, кстати, успел смыться – конь попался хороший.

А потом… Потом стало смеркаться. И они двинули к замку. К замку аль-Укаба над долиной.

Лучше бы он, Хунайн ибн Валид, туда не ходил.

Но он пошел.

Кстати, потом ему приходилось читать труд Али ибн Зара о битве при аль-Укаба. Так в той почтенной книге про замок писано было ровно две строчки: мол, сдался без боя, ибо нашли ворота его открытыми. А в самих стенах верующие оставаться не стали и вернулись к ночной молитве в свой собственный лагерь.