Ксения Медведевич - Кладезь бездны

Таблы побольше гудели низко, барабаны поменьше рассыпались четкой злой дробью.

Летящие стрелы Марваз увидел, а не услышал. Вернее, увидел, как упали впереди двое куфанцев.

– За щиты на колени!!! – заорал Хунайн ибн Валид.

Барабаны захлебнулись, джунгары завизжали как резаные.

Хотя нет, не джунгары, джунгары смыкали ряды, знаменосцы с малыми тугами резво рысили перед строем.

Визжащая орда скакала на них из тумана, всадники, один за другим, выскакивали из-за каких-то темных клочьев и веток. В сырой мороси бело-голубые плащи казались серыми. Бедуины руала, вереща, шли в рассыпную атаку.

В деревянную стену щитов заколотили дротики и стрелы.

За их спинами тяжело, размеренно, как на гребном корабле, забил табл, подающий сигнал правому флангу. Ему откликнулся центровой. И далеко-далеко в тумане надсаженным сердцем зазвучал барабан левого крыла.

Несколько ошалев, Марваз поднял голову: нет, не ошибся. Знаменосцы вставали, высоко поднимая красно-желтые куфанские стяги на шестах. Вместе с щитовыми, прикрывавшими их спереди.

Таблы требовательно, мощно, мерно били.

Они с Рафиком ошалело переглянулись, вздрагивая от сухих щелчков стрел по дереву.

– Атака, братишка… Встаем, – сухими губами улыбнулся Марваз.

– Прощай, мученик, – кивнул Рафик.

Улыбнувшись друг другу еще раз, они встали.

И, попадая в раскачивающийся шаг строя, двинули вперед – навстречу набегающей бедуинской стае.

Начало дня

Аль-Мамун по-дурацки привставал в стременах – какое!

Разве это холм? Так, прыщ какой-то среди этого изрытого поля.

Под неярким солнцем слоями колыхалась пыль – сколько хватало глаз. В мутном темном облаке мелькали тени, изредка взметывалось знамя. Грохот, вопли, звон.

Чуть ниже по истоптанному склону заседал на своем толстом муле Зухайр. Мул жевал траву, зиндж жевал вгоняющий в сонное оцепенение кат – евнухи почему-то очень любили эту ямамскую смолу.

Стоявший по правую руку Тарик, напротив, держался в седле собранно и прямо – и, хищно раздувая ноздри, смотрел в пыльный вихрящийся сумрак на поле боя.

Там шла сплошная, кромешная рукопашная, и кто кого давит, понять было нельзя. Вестовые, подгонявшие на серых от пыли конях, хрипели что-то невразумительное. А что они могли сказать? Бой. Идет бой. Все взялись за мечи и дерутся.

Издалека прикатилась волна крика – высокого, отчаянного.

Справа от халифа скрипнуло и зазвенело: оглянувшись, аль-Мамун увидел, что Тарик тоже приподнялся в стременах.

Нерегиль тихо охнул.

Халиф охнул следом.

Бегущие, бегущие фигуры – прямо по центру. Бегущие к холму, к лагерю.

Опережая голосящую толпу, скакал вестовой – нишапурский гвардеец с обломанным пером на шлеме. Коня он колотил каблуками по бокам, даже не вдеваясь в стремена. Следом мчали еще несколько таких же конных.

– О Всевышний! – выдохнул аль-Мамун. – Они бегут!

– П-парсы… – с непередаваемой ненавистью выдавил из себя нерегиль. – Т-танцовщицы, а не воины. Ур-роды.

Верховые беглецы успели к холмику очень быстро:

– О мой повелитель! – хрипел, с трудом разматывая платок на горле, один. – Они бросили в бой подкрепления! В бой идет гвардия аль-Джилани! Огромные, огромные зинджи, скованные между собой железными цепями! Они сметают все на своем пути! Они скованы между собой цепями!

– Что ты несешь, придурок?! – взорвался Тарик. – Какими цепями кто скован! Трусливые уроды вроде тебя, видно, впервые увидели строй под названием «черепаха»!!!

– Цепями! Они скованы между собой тяжелыми железными цепями! – остальные беглецы подоспели и, осаживая лошадок, заголосили надсадным хором. – Они как железная стена! Перед ними невозможно устоять!

– Где Тахир ибн аль-Хусайн! Где ваш командир?! – рявкнул нерегиль.

– Благородный Тахир отдал приказ отступать! Перед карматами невозможно устоять! Эмир верующих должен спасать свою жизнь!

Аль-Мамун снова привстал в стременах: парсы говорили правду. Не насчет цепей. Насчет того, что невозможно устоять. Центр его войска отступал – и, похоже, те, кто должен был сражаться в первых рядах, обратились в паническое бегство.

– Убирайтесь, – отсутствующим голосом приказал халиф горе-воинам.

И нетерпеливо, зло махнул рукой:

– Убирайтесь!

Опустив головы в пыльных шлемах, те потрусили прочь.

К стремени подошел начальник телохранителей. Черное лицо Зирара, как ни странно, не выражало грусти. А что, почему бы ему и не радоваться предстоящей смерти за веру? Сколько можно гнить в грязи, холоде и сырости, в самом-то деле. А в раю – зеленая трава, белый виноград…

Зухайр тоже подобрался и оглянулся, с трудом поворачивая в седле мула грузное тело. Евнух улыбался:

– Видно, сегодня Всевышнему угодно сделать меня шахидом…

Пепельные от холода толстые губы растягивались в грустноватой, но не сожалеющей усмешке.

– Воистину, человек несомненно бессилен, – тихо повторил аль-Мамун слова древней поговорки и провел ладонями по лицу.

К нему подходили, кивая и улыбаясь.

– Пусть тот, кто хочет, бежит! – крикнул халиф. – Храбрецы пойдут за мной в рай!

Гвардейцы согласно кивали и молча поднимали вверх ладони: Всевышний велик! Рай ждет сраженных в войне за веру!

Глядя, как обнимаются и обмениваются приветствиями мученика его люди, аль-Мамун поднял ладонь, готовясь отдать последний приказ:

– О верующие! Настал наш черед…

– Стой!

Халиф застыл с поднятой рукой – запястье крепко перехватил Тарик.

По толпе готовящихся принять мученичество людей прошел мрачный ропот.

Аль-Мамун скрипнул зубами и обернулся, чтобы посмотреть туда же, куда и все, – на наглое существо, вцепившееся своими кафирскими пальцами в руку эмира верующих.

– Не надо, – неожиданно просительно сказал Тарик, не давая ему раскрыть рта.

– Что?! – прошипел Абдаллах.

И опустил наконец руку – а то они походили на ушрусанских девушек в танце.

– Ты хочешь приказать нам пойти и умереть в бою? – прижав уши, поинтересовался нерегиль.

– А что я должен, по-твоему, приказать людям?! – взорвался халиф.

– Если ты прикажешь мне пойти и умереть – я пойду и умру, – тихо и раздельно пояснил Тарик.

Словно они тут были вдвоем.

– Ну и?.. – Аль-Мамун терял терпение.

– Не надо отдавать мне такой приказ, – все так же тихо сказал нерегиль.

Вдох-выдох, надо успокоиться. Ну не орать же на него, неверного, в такие мгновения…

– Какой же приказ мне тебе отдать, о Тарик?

Нерегиль окинул взгядом поле боя, на котором погибало войско верующих. Теперь карматские ряды можно было увидеть: они действительно шли неправдоподобно слитными, щит к щиту, рядами. Как широченный таран, сгребающий мечущийся перед ними человеческий мусор к огням ада… Аль-Мамуну показалось, что в широко раскрытых глазах Тарика тоже пляшет красный огонь джаханнама. Халиф вздрогнул, пытаясь стряхнуть наваждение.