Вячеслав Вигриян - Перемещенный

— А ну Осип, давай, ответь нам, — староста Коржич поощрительно улыбался. Заулыбались и все остальные, ибо едва ли не каждый из них уже имел сомнительное удовольствие испытать на себе проявления взрывного характера десятника.

— Пожалуй, что да. А что, не надо было?

— Ну вот, считай значит, что этим поступком ты и начал вековую вражду, потому как тот, кого ты убил, успел нажить здесь семью, друзей, родичей наконец. Как думаешь, что они сотворят в ответ, когда появится у них такая возможность?

Теперь до Осипа начал доходить, наконец, смысл того, что Степан пытался вдолбить в его чугунную голову:

— Значит, вот так все просто?

— Именно. Большое проистекает из малого. Как река, берущая свое начало из нескольких горных ручьев.

— И что же делать? Как растопить вековую вражду?

— Пока никак. Воевать. Убивать своих врагов до тех пор, пока они сами не запросят пощады. Доказать, что ты сильнее и тогда, возможно, имперцы внемлют голосу разума и решатся пойти на переговоры.

— Имперцы? — Коржич попробовал на вкус новое для себя слово.

— Так они себя называют.

— А птицы? Сможем ли мы оружием демонов убивать огненных птиц? — выкрикнул кто-то из толпы.

— Легко.

— Их тоже построили люди?

— Да, такие же, как и мы с вами.

— Тогда величие этих людей воистину безгранично. Они как боги. Как можно победить богов?

Этот неожиданный вывод обескуражил Степана. Он быстро огляделся и застыл, не в силах поверить тому, что видели его глаза: сирти боялись. Бесстрашные воины, привыкшие принимать смерть с улыбкой на устах, они сбились сейчас вокруг Степана стайкой всполошенной детворы, которую родители почему-то забыли забрать из детсада.

— Мы сможем. Станем такие же, как они. Пусть не сейчас, пусть когда-нибудь, но это случится. Я обещаю.

— Все слышали? — Коржич приосанился, растолкал воинов и, подойдя к Степану едва ли не впритык, спросил прямо и коротко: — Поведешь нас?

— Поведу.

— Ну вот и славно. Воздадим хвалу нашему новому старосте Степану!

— Хвала! Хвала! Хвала!

Лица воинов просветлели. Страх, угнездившийся в их глазах, отступил для того, чтобы никогда больше туда не возвращаться.

Уродливое выжженное пятно, на котором не осталось ровным счетом ничего живого. Вершины трех холмов тоже обуглились почти полностью и сейчас с немым укором тянулись к небу, моля о немедленном отмщении того, кто смотрел на все это безобразие сверху. Ах ты ж мать честная!!! Степан предполагал, конечно, что увидит здесь именно эту картину, даже не единожды рисовал ее в своем воображении, но чтобы вот так… стоять, утопая ногами в пепле, вдыхать ноздрями специфический запах паленого напалма, смешанный с запахом горелой человеческой плоти, щедро приправленный горьковатым ароматом преданных огню некогда буйных степных трав… — это было уже сверх всяких его ожиданий. Когда же из пепла встали, словно призраки, восемь черных, как смоль, силуэтов и неровной походкой двинулись к ним, у Степана при виде такого мистического зрелища даже волосы на макушке зашевелились.

— Варвара??? — с удивлением признал он в одной из бредущих фигур травницу, а затем, после минутного замешательства, и саму Улушу, идущую чуть поодаль.

Подбежал, захватил в одну охапку обеих, не убоявшись, что окончательно испоганит и без того уже не первой свежести рубаху.

— Слава Володарю, живые!

Девушки молчали. Прижимались только к груди покрепче, словно не веря в то, что это на самом деле он, из плоти и крови. Стояли, позабыв обо всем до тех пор, пока из-за спины Степана не донеслось деликатное покашливание:

— Староста, нельзя нам здесь оставаться. Птицы, того и гляди, вернутся.

— Хорошо. Коржич, мне необходимо выбрать надежное укрытие подальше от черты. В лесах, чтобы с воздуха заметить нельзя было. Есть такое? И чтобы от этого тоже того… подальше, — махнув рукою в сторону обугленных холмов, Степан обернулся к старосте, которого он ныне мысленно именовал своим заместителем.

— Есть. Глухие леса в двух днях пути начинаются. Там не то, что восемь десятков — целое воинство спрятать можно поболе того, что здесь полегло.

— Вот значит туда и направимся. Командуй, — с этими словами Степан подхватил под руки девушек и повел их к голове колонны, которая выстроилась в считанные мгновения, повинуясь безмолвному знаку старосты. За ними потянулись и остальные выжившие: шестерка воинов из рода Рнивы, Бог знает каким чудом уцелевшая в полуночном апокалипсисе.

— Гайда! Гайда! — Коржич без всяких проволочек повел отряд туда, куда приказывал ему Степан. Повел в хорошем темпе, стремясь как можно быстрее покинуть место вероятного появления противника.

— Так ты староста уже? Как? Тебя же даже десятником не выбирали! — похоже, Улуша начинала потихоньку приходить в себя после потрясения, раз уж обратила внимание на его головокружительный карьерный взлет.

— Ну, а теперь вот взяли, да и выбрали, — посмеиваясь, Степан наклонился к ее уху и вкратце поведал о том, что приключилось с ним во время ее отсутствия.

Слушала девушка очень внимательно, временами переспрашивала, иногда задавала уточняющие вопросы. То и дело покачивала головой, удивляясь силе Степанового красноречия. Добром уговорить одного сиртя взять в руки оружие демонов — и то задача из разряда невыполнимых, а тут поди ж ты, восемь десятков, все как один, мало того, что согласились, так теперь еще и готовы были пойти в огонь и воду за своим идейным вдохновителем. Чудеса…

— Пойду Варваре поведаю. То-то удивится!

— А что, сходи.

Травница шла позади них, вперив глаза в землю и совершенно не обращая внимания ни на что вокруг. И для Степана, и для Улуши смерть давно была чем-то обыденным. Слишком часто видели они ее на своем веку. Настолько часто, что, пожалуй, даже привыкли к ней в какой-то степени. Варвара как лекарка и травница в одном лице наверняка тоже сталкивалась со смертью во многих ее проявлениях, но быть свидетельницей массовой бойни ей наверняка еще не приходилось, и Степан прекрасно представлял себе, что именно сейчас твориться у нее на душе.

Как Коржич и обещал, ровно черед двое суток отряд вышел на опушку леса, а еще через восемь часов утомительного перехода достиг места, избранного старостой для основания стационарного лагеря. Степан, исходив местность вдоль и поперек, счел его решение верным. И вправду: места здесь были настолько глухие, что создавалось впечатление будто никогда по ним не ступала нога человека. Плюс неподалеку протекала река, а это тоже по сути являлось фактором немаловажным.

Пока воины под предводительством Коржича да под покрикивания своих десятников обустраивали лагерь, выстраивая шалаши по подобию милых их сердцу шатров, основанием для которых служил все тот же вездесущий камшит (его они тут же, на месте, разогревали над кострищами, придавая ему нужную форму), Степан, присев на корточки, внимательно осматривал свой ростовой щит. Прикидывал так и сяк: точно ли тот будет способен выдерживать прямые попадания пуль, или его робкое предположение относительно чудодейственных свойств камшита в корне неверно? А если да, то скольких? Поминал про себя незлым тихим словом Улушу — не выкинь она в свое время его парабеллум, и можно было бы прямо сейчас, не отходя от кассы, провести полевые испытания. Ну да ладно, Бог с ним, время покажет. А вот с самим щитом он похоже схалтурил. Узковат. С таким бы от серпаков сиртей отмахиваться, а не стоять под роем пуль, летящих, между прочим, с разных направлений. Ну кто ему сказал, идиоту тупоголовому, что стрелять будут именно прямой наводкой, в лоб?