Кирстен Уайт - Моя душа темнеет

Скорее всего, пряталась от нее, умная тварь.

Раду успокоился и собрал обеих лошадей, затем протянул руку Ладе. И снова она с изумлением и ревностью отметила, что его ладонь больше ее. Ростом она достигала его подбородка, если вставала на мысочки. За последние два года ее брат превратился в мужчину. Он вырос быстрым, стройным и сильным. Херувимская пухлость его щек постепенно растаяла, обнаружив под собой скулы и крепкую челюсть. Никаких детских черт, способных уравновесить огромные глаза, не осталось, и теперь они занимали пол-лица. Под густыми бровями глаза обрамляли пушистые темные ресницы. Длинные непослушные кудри Раду связывал в хвост.

– Ах, – пробормотала она, запустив пальцы в его кудряшки. – Ты такой милашка. Как хрупкий мотылек под моим сапогом.

– Ах, – ответил он, потянув прядь ее густых и жестких волос. – Ты такая сумасшедшая. Как бешеный пес, которого нужно осадить.

Обратно к крепости они ехали шагом, по тропе, извивавшейся вдоль берегов реки. Когда они проезжали через город, некоторые торговцы и лавочники радостно махали Раду, и он останавливался, чтобы осведомиться о заболевших детях, выражал надежду на богатый урожай и обсуждал другие обыденные вещи, казавшиеся Ладе пустыми и скучными. Никто не здоровался с Ладой и даже не замечал ее присутствия.

Без Раду она бы сошла с ума от этой жизни. Они сильно сблизились за два года с тех пор, как бежали из Эдирне. Кровь и тайны объединяли их, и они понимали, что, кроме друг друга, у них никого нет.

Это что-то да значило.

Мехмед был третьим членом их союза. Он видел в них верных друзей и единственных своих сторонников. Лада знала больше, чем он, и чувство вины делало ее мягче и разрушало гнев, который она хранила так долго.

Здесь они были в безопасности. И это тоже что-то да значило.

Однако последние полгода оказались самыми скучными в ее жизни. Началась еще одна война против Хуньяди, и каждый, кто хоть что-то значил, ушел на войну. Даже Мехмеда призвали.

Кто-то выкрикнул ее имя, отчего она замерла и резко осадила лошадь. Она обернулась и увидела Николае, который скакал к ней и улыбался привычной легкой улыбкой, несмотря на огромный шрам, который шел от лба, через переносицу и на левую щеку.

– Лада! Соскучилась по мне?

Она нахмурилась и почесала подбородок.

– А ты разве уезжал? Я что-то не заметила.

– Ты каждую ночь рыдала перед сном.

– Я наслаждалась благословенной тишиной, которая воцарилась после твоего ухода.

Он хлопнул ее по плечу, продолжая лучезарно улыбаться, и она, наконец, позволила себе улыбнуться в ответ. На самом деле она была очень рада.

– Расскажи мне все. В том числе то, как это произошло, – сказала она, кивнув на его шрам.

– Это? Прощай, мое прекрасное лицо. Разве это не трагедия?

– Ты должен быть благодарен судьбе. Впервые в жизни у тебя две брови вместо одной.

Николае откинул голову назад, и его раскатистый смех заполнил всю площадь.

– Мой маленький дракон, ты всегда отыщешь в жизни светлую полосу. Идем. Выпьем.

Раду поехал с ними, держась рядом с лошадью Николае. Его глаза прощупывали улицу, а тело было напряжено. Он привстал в стременах, как будто стоя мог заставить материализоваться то, что так жаждал увидеть.

– Все возвращаются?

Лада и Николае обменялись понимающими взглядами. Она владела собой, но на самом деле ей отчаянно хотелось проехаться по всему городу, чтобы отыскать Мехмеда первой. Где он был? Был ли он в безопасности? Не ранили ли его, как Николае?

Николае попытался потрепать Раду по голове, но уже не смог до него дотянуться.

– Мехмед остановился в Эдирне. Не знаю, когда твой хозяин вернется, щеночек. Скажи, Лада, тебе удалось привить ему хорошие манеры, пока Мехмеда не было рядом?

– Увы, все попытки провалились. Он заливает свой коврик каждую ночь – и мочой, и слезами.

– Так приятно видеть, что ты вернулся невредимым, Николае, – сухо заметил Раду. Он махнул и ускакал прочь, оставив Ладу и Николая наедине. Он бы в этом ни за что не признался, но он уехал для того, чтобы не делать того, что они собирались делать дальше, и утаить тот факт, что готовился соблюдать Рамадан. Как будто бы Лада об этом не знала.

Лада и Николае сели в дальнем конце маленькой таверны, которую часто навещали янычары. За небольшую дополнительную плату хозяин частенько забывал о запрете на спиртное. Лада выслушала несколько историй, в том числе о постыдном бегстве Хуньяди, прежде чем, наконец, задала единственный вопрос, ответ на который хотела услышать.

– Как дела у Мехмеда? – спросила она, изобразив невинное любопытство. За последние два года они уйму времени потратили на изучение тактики, анализ прошлых битв, сбор сведений, касающихся всего, что могло представлять угрозу Османской империи. После унизительного свержения с трона Мехмед был полон решимости больше никогда не попадать в подобную ситуацию.

И после того, как она предала Мехмеда, а ее собственный отец предал ее, Лада сделала все, что в ее силах, чтобы ему помочь.

– Юный зилот удивил всех нас, – Николае поднял кружку и улыбнулся, из-за чего его шрам на щеке стал похож на змейку. – Те из нас, кто оказался на правом фланге под его командованием, понесли наименьшие потери. Он знал свое дело и выполнял его на совесть. Даже лучше, чем наш отец султан.

Лада заслонила лицо тяжелой кружкой, чтобы скрыть предательскую улыбку.

– Осторожно, Николае. Это было очень похоже на похвалу.

– Будь я проклят, если когда-нибудь назову его отцом, но из твоего Мехмеда теперь может выйти пристойный султан. Если только он не прольет всю нашу кровь у стен Константинополя.

Обрадованная новостями о триумфе Мехмеда, Лада расслабилась и стала наслаждаться историями Николая о кампании и неправдоподобными байками о резне, крови и личных подвигах. К ним присоединились еще несколько янычар, которые не были набожными, любили выпить и всегда старались рассесться в темных уголках. Вскоре помещение было забито, все сидели плотно плечо к плечу, осоловелые от спиртного и долгого путешествия.

– Но ты так и не рассказал, как тебе удалось наконец получить две брови, – напомнила она, едва Николае завершил свой шутливый рассказ о том, как он пытался вытянуть саблю из упрямых бедер венгерского солдата, пока его не настиг орущий трансильванец.

– Ах, это. Я по уши втюрился в лагерную швею. – Николае жестом указал на свой пах. – Ей все время приходилось подгонять стандартную униформу под мое массивное хозяйство, пока, в конце концов, она не израсходовала на это весь свободный материал. Ее ножницы оказались очень острыми.

Помещение содрогнулось от взрыва хохота. Лада закатила глаза, радуясь, что в помещении довольно темно и никто не заметит, что она покраснела от смущения. Обычно она избегала подобных мужских разговоров, опасаясь последствий, но она так соскучилась по ним, что теперь не хотела упустить ни одной похабной шуточки. Она насмешливо фыркнула.