Кирстен Уайт - Моя душа темнеет

– А это что такое? – пробормотал он, уткнувшись в ее шею и нащупав кожаные ремни под ее рукавами.

Биение ее сердца было таким же громким, как и дыхание, и Лада закрыла глаза, чтобы задержать дыхание и сосредоточиться на…

Вдруг за ее спиной послышался шорох. Она поспешно прикрыла ладонью рот Мехмеда, приглушив его тяжелое дыхание. Она повернулась к нему спиной и прищурилась, вглядываясь в ночь.

Какая-то темная фигура подкрадывалась к ним в ночи. На голове этого человека не было янычарской шапки, а по его походке Лада поняла, что перед ней слуга. Слуги ходили смиренно, опустив плечи. Этот мужчина явно что-то искал. Блуждающий луч света упал на его ладонь, и в ней сверкнул какой-то металлический предмет.

Лада достала из ножен оба кинжала. Мужчина находился прямо напротив них и нагнулся, чтобы заглянуть под ветки.

Лада выскочила и одной рукой крепко стиснула ладонь, сжимавшую оружие, в то время как ее второй кинжал влажно вошел в свою цель. Одно бесконечное мгновение охотник молчал, а затем, испустив в ночь наполненный агонией крик, упал на землю. Лада стояла над ним, глядя на то, как из его шеи вытекает, пульсируя, его жизнь. Он дернулся два раза – и на том месте, где всего несколько мгновений назад стоял мужчина, не осталось никого.

Только тогда Лада заметила, что вокруг так светло, что она видит темно-красную кровь своей жертвы. Она подняла голову. Праздничная черепаха, наконец, добралась и до глубин сада. Лада была хорошо освещена. Игриво поблескивал ее кинжал, рука была перемазана кровью, а рядом с ней стоял Мехмед.

– Лада? – спросил он, не сводя глаз с трупа.

Все гости вечеринки, включая самого Мурада, в ужасе смотрели на нее.

– Ты уверен, что все в порядке? – Салих настороженно наклонился вперед. В его глазах с опущенными уголками, из-за чего он вечно казался печальным, мелькнуло беспокойство. Ему было восемнадцать – всего на два года больше, чем Раду. Он был добр, заботлив и всегда рад провести время в компании Раду.

Раду кивнул, не в силах очнуться от своих грез.

Губы Мехмеда.

Руки Мехмеда.

Сердце Мехмеда.

Отданные Ладе, а не ему. Ладе, которая не могла любить другого, если от этого зависела ее жизнь. Ладе, которая забирала себе все внимание отца и предпочитала Богдана собственному брату. Ладе, которая всю его жизнь обрекала Раду на побои и одиночество. Ладе, холодной, жестокой и преданной лишь самой себе.

Ладе, которая даже не была красивой.

– Разве я не красивый? – отчаянно выпалил Раду.

Салих поднял брови, и выражение его лица с этой смесью удивления и грусти стало почти комичным.

– Ты… ты – красивый.

– Разве я не заслуживаю любви?

Удивление на лице Салиха переросло в страх.

– Заслуживаешь.

Раду опустил голову. Что он знал о любви? Это была не та любовь, о которой он слышал, не любовь, воспеваемая поэтами и прославляемая в рассказах. Это было что-то… другое. Что-то, для чего у него не было слов. Да и с кем ему было говорить? Кто мог рассказать ему, как любить другого мужчину?

Или как перестать любить?

Дрожащими пальцами Салих легко коснулся плеча Раду.

– Раду, я…

Их прервал слуга, постучавший в дверь. Раду устало взглянул на худого, смазливого мальчика, которому он вчера заплатил. Вчера, когда его еще волновала интрига. Когда он еще считал себя защитником Мехмеда.

Вчера, до того, как мир рухнул.

– Салих, к вам кое-то пришел, – слуга склонился в ожидании.

Салих поморщился от досады.

– Прости, я…

– Иди, – сказал Раду, глядя в пол. Их тарелки с едой (к своей он почти не притронулся) стояли остывшие и забытые. – Буду ждать тебя в кабинете твоего отца. У него есть книга о Пророке, мир праху его, и я хочу на нее взглянуть.

– Я быстро.

Салих вышел из комнаты, а Раду поплелся по коридору к кабинету Халил-паши. Его шаги были такими же тяжелыми и медленными, как удары его сердца. Он не чувствовал себя ни отважным, ни умным. Все его усилия оказывались совершенно напрасными. Как и его любовь к Мехмеду. Как и его жизнь.

Он не потрудился закрыть за собой дверь. Он медленно вытащил стул из-под массивного деревянного письменного стола, инкрустированого тонкими узорами и жемчужными завитками. Что он надеялся найти? Все это не имело значения. Лучше просто взять книгу о Пророке, мир праху его. Бог – единственное, что оставалось у Раду. Единственное, что он не мог потерять.

Единственное, чего Лада не могла его лишить.

Его колени неуклюже дернулись под столом и громко стукнулись об него. Проклятие застыло на его губах: он что-то сломал. Раду опустился на пол и посмотрел на стол снизу. Фальш-панель, сдвинутая его коленом, скрывала что-то интересное.

Раду вытащил ее и достал толстую стопку пергаментов. Они были исписаны текстами на латыни, плотный почерк аккуратно заполнял все страницы. Он пробежал их глазами так быстро, как только мог, позабыв об отчаянии. Первые письма касались мужчины по имени Орхан – это были какие-то требования и разрешения. Раду не знал, кто это такой, но на всякий случай запомнил информацию. Он перелистывал страницы и резко остановился в самом конце, увидев короткое послание. Оно было подписано Константином XI.

Императором Константинополя.

Из коридора донеслись шаги. Охваченный паникой, Раду засунул письма обратно в потайное отделение и быстро задвинул панель. Она легла неровно, но у него не было времени ее поправлять. Он бросился в другой конец комнаты и встал напротив книжной полки, стараясь стереть с лица виноватое выражение.

Тяжелая дверь с грохотом захлопнулась, но он не осмеливался обернуться. Если он никогда не обернется, то никогда не увидит, что его засекли.

На его плечо легла чья-то рука. Не тяжелая и властная, а мягкая.

– Раду, – сказал Салих, и его голос был таким же неуверенным, как и его прикосновение.

Раду обернулся. Его дыхание было прерывистым, губы растянулись в притворной улыбке. Салих стоял близко, очень близко, на расстоянии одного неровного вздоха.

Не успел Раду сформулировать вопрос, как его губы накрыли губы Салиха.

Раду вздрогнул, ошарашенный и смущенный этим натиском. Салих обхватил руками его талию и притянул к себе, отчаянно и жадно целуя. Наконец, Раду сообразил, что происходит. Он поднял руки, не зная, что с ними делать. Он положил их на плечи Салиха и оттолкнул его.

Салих посмотрел на него с таким отчаянием, что оно пронзило Раду до глубины души. Желание и страсть были такими первобытными и грубыми и такими очевидными, что причиняли боль.

Вот что увидел Лазарь во взгляде Раду, когда он смотрел на Мехмеда. Раду накрыла волна унижения и отчаяния. Должно быть, все уже знали. Если это было так заметно, то и Мехмед наверняка понимал, что он чувствует, знал, какой он, даже когда сам Раду этого не знал.