Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть 1

— Отличный козел, — похвалила она, — только не слишком ли вы утомляетесь?

— О нет, — заверила Этери, вытирая кисти тряпочкой. — Надо же мне что-то делать, пока Премудрая не позволит мне выходить.

— И когда она позволит?

— Когда отвернется Зло, — улыбнулась кагетка. — Только не спрашивайте, когда именно это будет, я не знаю. Хотите персиков?

— Пожалуй. — Матильда вновь глянула на картину и уселась в застеленное лохматой шкурой кресло. — Как малышка?

— Чудесно. Я готова поверить, что козье молоко лучше материнского и тем более кормилицыного, хоть вначале и волновалась. Может быть, вы желаете вашего вина?

— Желаю. — Персик алатка все-таки взяла. — Мне повезло, что в Хандаве есть мансай.

— А мне повезло, что в Хандаву приехали вы.

В комнате приятно пахло фруктами, цветами и чем-то, на чём замешивают краски. Обиталище Этери вообще было приятным, но не иметь возможности даже птичек покормить… И все из-за свихнувшегося олуха, который если чего и хотел, так удрать!

То, что вломившегося в принцессин садик безумца покромсали на куски, Матильда восприняла без особого удивления, чудеса начались потом. Бедную Этери заперли в ее домике, вокруг которого неустанно водили то рожавшую лишь двойни козу, то падавшего с обрыва и не сломавшего при этом шею козла. Когда кагетка родила, ребенка тут же забрала премудрая, дабы выкормить «отвращающим Зло молоком», а Этери остались краски, кисти и стены. Навещать затворницу, впрочем, не возбранялось.

— Я закончу роспись к началу Осенних Волн, — призналась дочь Адгемара, — и устрою небольшой праздник. Надеюсь, вы к тому времени уже вернетесь?

— Наверное, но вряд ли надолго. Бонифацию нужно в Талиг, он все-таки кардинал.

— Я все время об этом забываю! Его высокопреосвященство ведет себя как Проэмперадор. Проэмперадор Варасты. Мне вдруг подумалось… — Этери широко распахнула глазищи. — У нас есть обычай отмечать день рождения отсутствующего друга, по нашим поверьям, это дарует ему удачу, а герцог Алва родился в начале Осенних Волн. Можно приурочить праздник сразу к его дню рождения, вашему возвращению и новому отъезду.

— И к окончанию картины, — подхватила разгадавшая слишком незамысловатую для дочери Лиса хитрость Матильда. — У нас будут целых четыре повода.

— Тогда решено. — Молодая мать пригубила свой бокал. Пила она, как бабочка, зато разливала вино не хуже пройдохи Валме. — А ведь я так и не рассказала вам, как появились тергачи.

— Разве? — удивилась алатка. — Я так поняла, что заезжий красавец понадобился сразу обеим царевнам, и, чтобы не было ссор, его пришлось превратить в петуха, а сестер — в куриц.

— Это было бы грустно… — Этери поставила вино на стол, резко так поставила, даже слегка расплескав. — Если бы всех мужчин, желанных более чем одной женщине, превращали в петухов, мир заполонили бы никчемные уродцы и их потомки.

— Действительно, — от души согласилась супруга кардинала, понимая, что логика собеседницы ей положительно нравится. Да и сама лисонька тоже. — Тогда кто и как оброс перьями?

— Когда обе царевны вытащили одинаковый жребий, раздались такие звуки, будто у самых облаков тронули струну. Жених пропал, словно его никогда не было, а ночью царевны увидели во сне неизвестный им цветок, и он обещал каждой исполнить любое желание, кроме одного. Обе сказали, что хотят вернуть исчезнувшее, но цветок ответил, что именно это и невозможно…

История тергачей, похоже, была заклятой. Не успела Матильда обругать болтливое растение, как явился начальник бакранского караула. Красивый бородач изобразил нечто, отдаленно напоминающее гвардейское приветствие, и объявил, что ее высокопреосвященству призывает его высокопреосвященство.

Старая Придда была кусочком юности. Счастливой. Увы, счастье узнает себя лишь на старых портретах и никогда — в зеркале. Граф Лэкдеми, он же корнет, теньент, капитан Савиньяк радовался и злился, получал выволочки и ордена, досадовал, заключал пари, дрался, бегал на свидания, пока не оказался главой дома и не понял, сколько солнца осталось в прошлом. Север надолго исчез из жизни, чтобы вернуться тающими снегами, войной, обвалами, и, наконец, проэмперадорством. Шалую молодость он, разумеется, не вернул.

— К регенту, — бросил Лионель подтянувшемуся при виде маршала караулу. Совсем рядом, в Арсенальном крыле, жила мать, а отнюдь не железное тело требовало отдыха, однако Ли не был бы Ли, если б не стал сейчас слегка Рудольфом. Разговор с матерью до встречи с регентом, горячая вода и кусок мыла до встречи с регентом, наспех проглоченный кусок мяса до встречи с регентом — это новые занозы в и без того исцарапанном самолюбии Ноймаринена. Мелкие, но явно лишние.

— Господин маршал, пожалуйста, сюда.

Знакомая анфилада, и тепло печей тоже знакомое: обычно старые замки холодны, как склепы, тем более поздней осенью, но тот, кто перестраивал Старую Придду, мерзнуть не желал. От души протопленные комнаты почти пусты. В Олларию в конце осени съезжались все, кто мог, а здесь людей немного и те все больше военные. Женщин не видно вовсе — герцог болеет и при этом воюет, ему не до светских приемов. В адъютантской памятные по Тарме капитаны возятся с картами, славно пахнет заваренной мятой… Отобрать бы и выпить, но пить придется вино, которое, без сомнения, подадут. Пить, докладывать, усмехаться в ответ на предложение отдохнуть. Ты, Проэмперадор, именно что железный, или, по крайней мере, изволь таковым казаться, ведь всем этим капитанам нужна уверенность. Старики ее больше не дают, остался ты и, пока еще, вера в Алву на юге.

— Мой маршал, вас ждут!

— Благодарю.

Рудольф, как всегда, прогуливался, под расстегнутым мундиром виднелась вязаная торская кофта. Выглядел герцог неплохо — лучше, чем в прошлый раз.

— Ну, здравствуй, — на ходу бросил он. — Устал?

— От чего? — ответил улыбкой Ли.

— Кто тебя такого разберет… Год в войне, день в седле. Мог бы и с матери начать.

— Арно нашелся, она это знает. А я знаю, что ей с вами ничего не грозит.

— Надо думать. — Рудольф знакомо и неторопливо побрел к окну. Он никогда не приглашал сесть тех, кого считал своими — друзья и союзники устраивались кто где хотел, наливали стаканы, брали с блюда пироги. Хозяин бродил, гости жевали, и все верили всем, ну или делали вид.

— С тинтой не спеши, — донеслось от окна, — сейчас приволокут вашу с Рокэ кислятину. Что горит — а ведь горит, если ты ворвался ко мне, даже не сполоснувшись?

— Могло загореться доверие. — Откровенность — сильный козырь, если ею не злоупотреблять. — Моя мать — не просто мать, а мытье — хороший предлог для уединения со слугой-шпионом.

— Ты держишь здесь шпионов?