Ника Маслова - Хрустальное счастье

Томи спал – хоть как-то, мучительно, беспокойно, но спал. Ариэль – ни мгновения. Хотел заснуть, мечтал забыться хотя бы на время, но сон не шёл, как бы он ни устал. Что-то беспокойно ворочалось внутри, тревога не утихала. Иногда Ариэлю чудились голоса. Его будто кто-то звал, но, открывая глаза, он видел всю ту же бесконечную черноту и слышал лишь тишину, биение крови, своё и брата дыхание.

Время шло, ничего не менялось, лишь пленники растворялись в окружавшей их тьме. Без еды, воды и сна, с раной на голове и плече – Ариэль весь будто тлел.

Не пройдёт и недели, и от него – их обоих – останется только пепел.

Он мог сколько угодно проклинать богов и судьбу, себя самого – бесполезное дело быстро ему надоело, как и просьбы о помощи, которых никто не услышит.

Воспоминания о былом помогали убить бесконечное время и убивали бесчисленными сожалениями. Знай Ариэль, что всё так обернётся – остался бы в королевском замке, смирился бы со всем, что взамен трона подарила судьба. Рядом с ним оставались бы его братья – живыми, здоровыми. Никто бы не умирал от жажды, голода и болезни. Никто бы не потерялся в безвестности…

Чувство вины терзало сильнее всего. Ариэль не мог больше думать о том, как виноват и как сожалеет. Он боялся думать о прошлом так же сильно, как и о реальном, а не сказочном будущем.

И тогда к нему пришли сны.

Ариэль не спал – и спал одновременно. Он говорил с людьми, которых рядом не было и не могло быть. Обнимал омму, целовал его руки. Будто издали видел фигуру отца. Катался на Живчике, пускал его в галоп и скакал к горизонту, и тёплый летний ветер бил прямо в лицо. Ударил поцеловавшего его в первый раз Фера. Ударил так сильно, что обручальное кольцо оставило после себя рваную рану, и кровь потекла по чужой щеке. Говорил Рами: «Теперь я понимаю, почему ты не мог к нему ревновать», – а тот что-то отвечал, горячась, размахивал руками, как мельница. Видел падающий снег, кружащий, пушистый. Взмахивал руками и с самой высокой башни дворца птицей летел – и падал на землю, сквозь неё, в полную черноту.

Занимался любовью с двоими одновременно. Отдавался, стонал, горел как в аду, бредил и шептал «нет» и «ещё». Отказывая, разводил ноги шире и прогибался в спине. Стыдился во сне, что видит такой сон наяву, выпутывался из тёплого кокона, прижимался горящим лбом к полу, пытался вернуть повредившийся разум.

Метался, как зверь, искал выход. Сбил в кровь ладони, колени – не раз упал.

Нашёл и слизывал капли воды со стены, заставил Томи делать точно так же.

Бил в дверь ногами, руками и плакал. Звал Кая. Звал Фера. Звал Рами. Звал отвернувшихся от них с братьями богов, умолял о милосердии, о прощении, о защите и помощи. Все силы отдал, и стоял на коленях, упираясь лбом в дверь, прижимался к железу руками, слушал прерывистое дыхание Томи.

– Позаботьтесь хотя бы о Кае, раз оставили нас здесь умирать.

Уже и не знал, стоит ли вновь просить. Может, все боги глухи? Или их и вовсе нет: они выдумка, чтобы было к кому взывать в такие минуты?

– Не знаю, чем мы прогневали вас. Мы всегда жили по совести.

Ариэль говорил вслух, терзая иссохшие губы, опухший язык. Мысли путались, но он упорствовал, хотя его некому было слушать – Томи забылся в беспамятстве. Но боги – если они всё же есть – услышат. Должны, или они никакие не боги.

– Если это наказание нам из-за отца, то разве мы виноваты в том, что родились от его плоти и крови? Судите нас за наши поступки.

Он устало вздохнул.

– Судите меня, если я виноват перед вами. Но на Томи и Кае нет ни капли вины. А я… Да, я слово дал и его нарушил. Я поклялся перед вами и перед людьми, что стану хранителем очага, что позволю сделать это с собой…

Ариэль опустил голову, переждал, пока сможет вновь говорить. Слеза оставила на щеке горячий след. Странно, а он думал, слёз не осталось.

– Я поклялся, что принесу наследника в королевский дом. Я дал слово Феру… Люциферу… Феррану, что он сможет продолжить род, что выношу его сына.

Ариэль закусил щеку изнутри.

– Я клянусь, что если выйду отсюда, то исполню свой долг. Если это наказание дано мне для того, чтобы признать и исправить ошибку, то да, признаю и клянусь, что исправлюсь. Я дам им всё, что они захотят. И Ферран Карский, называющий себя Люцифером, получит законного наследника королевского рода и своего. Обещаю.

Ариэль опустился на пятки, ожидая, что услышавшие его клятвы боги дадут хоть какой-то ответ. Добрый знак, что его раскаяние и обещания приняты. Сжав кулаки, он ждал, что откроется дверь, и нутром чуял, что всё зря – никто его не услышит.

Шло время. Единственными звуками, разбивающими тишину, оставались его дыхание и сухой кашель Томи.

Ариэль наклонился, сжался в комок.

Он погубил Томи. Он бросил Кая одного.

Воображаемый Рами похлопал его по плечу:

– Ну-ну, хватит уже убиваться. Когда время придёт, смерть сама тебя заберёт, приближать её ни к чему. Успокойся. Соберись. Потерпи ещё немного, чуть-чуть…

Но Ариэль больше не мог ни терпеть, ни выносить это всё. Он больше не мог. Обессиленный, он сначала тяжело, будто куль с мукой, осел, а затем и вовсе лёг. Если смерть приходит через дверь, переступает через порог, то он по справедливости встретит её первым, до Томи.

Шум снимаемых засовов Ариэль слышал в воображении множество раз. И каждый раз сердце рвалось в пытке бесплодной надеждой всё же спастись. Сейчас он даже не шелохнулся – знал, это скоро пройдёт. Всё стихнет, как и голоса тех людей, которым здесь даже чудом не быть.

– Мы пришли, – прошептал на ухо воображаемый Фер. – Слышишь? Это мы, мы уже здесь. Вставай, поднимайся. Вы спасены.

Ариэль усмехнулся. Кожа на губах натянулась, и стало больно. А в следующий миг скрипнула дверь, и тьму прорезали лучи света. Словно в глухой ночи солнце взошло. Но не где-то там далеко, а прямо тут, вспыхнуло и просияло, сжигая всё ярким светом.

Ариэль не верил ни собственным глазам, ни ушам, ни рассудку, ведь человек, явившийся, будто посланец богов, спасти их с Томи от смерти, в реальности никак не должен был здесь оказаться. Ариэль узнал его сразу, да и как не узнать, пусть и слёзы стояли в глазах. Свет, льющий из коридора в открытый проём двери, поначалу слепящий, уже не так резал глаза, да и прозвучавший голос, бесспорно, оказался знакомым – чувства Ариэля не могли обмануть. И обманывали его, несомненно. Ведь когда он последний раз видел этого человека, кровь залила ему пол-лица, глаза покраснели из-за полопавшихся сосудов, а видом он походил на мертвеца, стоящего у края могилы.

В ночь побега, отправляя Дамира назад, в королевский замок, Ариэль не знал, сумеет ли тот удержаться в седле или свалится по пути и, беспомощный, повреждённым умом уподобившийся ребёнку, замёрзнет в снегу. Приказав Дамиру уезжать, закрыв глаза и сердце на его состояние, Ариэль принёс его в жертву свободе для себя и братьев. Отказал в помощи тому, чью волю, не рассчитав силы, сломал. Ариэль пожертвовал им – невиновным солдатом, честно выполняющим долг. И – положа руку на сердце – считал его мёртвым.