Алексей Колмогоров - Спасение Романовых

– Почему? Что в нем опасного?

– Хотя бы то, что мы ничего о нем не знаем. И он… следил за вами вчера, когда вы пели у реки.

– Вы уверены?

– Я слышал его.

– Слышали?

– Там, в лесу… Он следил…

– А вы что там делали?

– Я… охранял.

Татьяна Николаевна странно посмотрела на меня и ничего не сказала.

Мы подошли к реке, я все же забрал у нее ведро и зачерпнул воду в том самом месте, где они сидели.

– Так вы подсматривали за нами?

– Нет… Я слушал…

– Подслушивали, – усмехнулась Татьяна.

– Он был здесь. Вон там прятался.

Я с ведром шагнул от берега, но Татьяна не пошла за мной.

– Вы любите подглядывать, подслушивать. Я помню еще по яхте…

Я уже знал, что именно она мне сейчас припомнит. Стоял с ведром и ждал.

– … Долговязая, нелепая фигура шныряла и пряталась по всем закоулкам яхты. Иногда сидим с сестрами на палубе, болтаем и вдруг за бухтой каната, или под лестницей какой-то шорох. Заглядываем, но уже знаем, что там юнга Лёня, Плакса-Морячок, сложился вчетверо, навострил оттопыренные ушки и делает вид, что начищает медь, или зашивает парусину…

Татьяна смотрела на меня с усмешкой, отнюдь не доброй. С чего вдруг? Я стоял с ведром, как дурак.

– Однажды я застукала вас, юнга… – она специально сделала паузу.

Ну да. Я уже ненавидел мою прекрасную Татьяну.

– …застала вас с подносом… рядом с каютами папА и мамА… Вы помните?

Конечно, я помнил. Я отнес бутылку коньяку в каюту Министра Двора, возвращался с подносом мимо каюты Государыни. Дверь была открыта. Я увидел Ее Величество сидящей на диване. Она задремала с вышивкой на руках. Ей тогда было тяжело с Алексеем, впрочем, как и всегда. Она недосыпала ночами и иногда ее можно было увидеть дремлющей в кресле на палубе.

– Да… Вы стояли и смотрели на ее ногу между полами халата…

Да, черт возьми, смотрел! Смотрел! Мне было тринадцать лет! Я проходил мимо и увидел стройную ногу в чулке и подвязке…

– Вы пялились на ноги мамА…

– Почему вы сейчас вспомнили об этом?

– Может, потому что вы опять подглядывали? Ничего не меняется.

Мне захотелось окатить водой Ее Императорское Высочество Великую Княжну Татьяну Николавну. Я поставил ведро на землю.

– А я думала, вы меня обольете, – сказала она.

Я шагнул к ней и подхватил на руки. Ахнула – не ожидала. Я сделал еще шаг к воде, будто собрался бросить ее в реку. Крепко обхватила мою шею – поверила. Я держал ее над водой, легкую, упругую под платьем.

– Что вы делаете?

– Вы думаете, я подглядывал?

– Отпустите… – ее губы были близко. И нахмуренные брови.

– Это вы говорите – подглядывал, а я говорю – смотрел, – сказал я ей в серые дерзкие глаза. – Вы говорите – подслушивал, а я говорю – слушал. Я слушал здесь голоса ангелов. И тогда, на нашем Корабле я слушал голоса с небес… и видел вас в вышине сияющей!

– Отпустите сейчас же!

– Я люблю вас.

– Что?

Она уставилась мне в лицо с таким изумлением, что мне стало обидно – неужели она никогда не замечала, как я смотрю на нее, или настолько высокомерна, что не предполагала во мне такой дерзости – влюбиться в нее.

Наши лица были близко.

– Отпустите меня, наконец!

Я поставил ее на землю. Она шлепнула меня ладошкой по щеке, но вяло, будто в установленном порядке.

– Вы с ума сошли, Анненков?

Но в глазах интерес.

– Я подрос, Ваше Высочество.

– Переросток… недоросль…

Она пошла, не оглядываясь, к лагерю. Я взял ведро и поплелся следом.

Тогда на Корабле Татьяна выскочила из соседней каюты и заметила, куда я смотрю. Я стушевался и убежал. С тех пор я знал, что она знает, куда я смотрел, и она знала, что я знаю, что она знает, но ничего не сказала мне тогда. И вот через столько лет припомнила. Татьяна была на год старше меня. На Корабле в мои двенадцать-тринадцать-четырнадцать она меня не замечала – так мне казалось. Они с Ольгой тогда уже кружились на палубах в обществе корабельных офицеров. Что за дело им было до нелепого юнги-переростка. Даже Маша, Мария Николавна, почти ровесница мне, и та не водилась с юнгами. Только Настя, младше меня на три года, бегала за мной, но, как водится, ее внимание я ценил меньше всего. Я смотрел на Принцесс – да, смотрел! Потому что ничего прекраснее не видел тогда, да и после… И нечего стыдить меня!

Татьяна Николавна шагала впереди – легкая, тонкая, неприступная. Да еще, наверно, и оскорбленная! Какого черта?!

– А знаете, что я еще помню? – сказал я.

Ответа не последовало.

– Как-то я драил нижнюю палубу на баке, слышу шаги на верхней палубе. Двое. Он ей про любовь, про невозможность жизни без нее. Слышу по голосу это мичман Коршунов. А кто же, думаю, она?

Татьяна оглянулась, и я увидел брезгливую гримаску.

– Слушайте, вы просто…

– Это были вы, Татьяна Николавна. Вы посмеялись над бедным Ромео, несли какой-то глумливый детский вздор о разочарованности в любви и невозможности личного счастья. Вам тогда едва шестнадцать минуло. А я возненавидел мичмана, проник в его каюту и измазал ваксой его белый парадный китель.

– … Вы просто урод, Анненков! Вы знаете это?

Я улыбался. Забавно это было и ново – вместе с обожанием я открыл для себя удовольствие немного побесить божество.

В лагере Лиховский встретил нас волчьим взглядом, что-то говорил Татьяне, но она быстро отшила его. Мне он ничего не сказал.

Июль 1918 года.

Восточная Сибирь.

Переночевав в распадке под скалой, поручик Хлевинский сел на коня и с рассветом выехал на тропу. Два дня назад охотники рассказали ему, что видели обоз из четырех телег и нескольких верховых. Люди странные, нездешние. Шли на восток. Несколько женщин, мужчин разного возраста. Оружия у них не видели, но ухватки у верховых, как у военных. Поручик Хлевинский понял – это они.

Через пять часов перехода по тайге Хлевинский выехал к заимке. Спешился и нашел удобное место для наблюдения. Заимка – несколько срубов и сараев – лежала ниже по склону холма и хорошо просматривались. Хлевинский увидел четыре подводы, насчитал двенадцать распряженных лошадей. Мужичок копошился возле них, одет по-крестьянски. Еще какие-то женщины и дети сновали между избами и сараями. Никого из Романовых Хлевинский не высмотрел. Может, не заходили они сюда? И тут он заметил пожилого мужчину, вышедшего из дома – в костюме и картузе. Довольно нелепый вид для этих мест. Его лицо пряталось под козырьком. Странный персонаж прошел за ворота, сел на бревно лицом к дороге. Поручик Хлевинский решил продолжить наблюдение…