Юрий Литвин - Всадник

– Пистолет… – прошептал Леко и потянулся к седельной сумке, не достал. В руке он уже держал один, а второй был вне его пределов досягаемости. Пришлось, скрипнув зубами, тянуться, не поднимая головы. Получилось.

– А твои где? – вежливо поинтересовался Джереми, но в его вопросе слышалась откровенная издевка.

– Ускакали,– тихо буркнул я. И это была правда, ибо ржание перепуганного Арка доносилось из мрака довольно явственно.

– Молодец,– похвалил меня Джереми, а мне осталось, только молча выслушать заслуженный комплимент.

– Взведи курок и лежи тихо, когда подойдут, двоих положим, а там как бог даст,– прошипел кровожадный Дже и притворился мертвым.

Издалека это, наверное, выглядело правдоподобно, только зачем было чесать при этом детородный орган? Хотя, может быть, трава защекотала или муравьи, не знаю. Пуля ударила рядом с моей шляпой и хорошо, что шляпа лежала на земле. Леко сдавил мне шею, чтоб я не дернулся. А я и не думал, между прочим. Снова стало плохо видно, луна куда-то удалилась по своим лунным делам, послышался негромкий стук копыт, совещание окончено, понял я и поднял пистолет.

Качество нашего залпа было по своей убойной мощи сопоставимо с качеством залпа наших убийц, закричали двое – человек и лошадь, правда, нашим врагам было сложнее, они стреляли по движущимся целям, а мы практически в упор. Потом что-то навалилось на меня, лишив возможности дышать. И все померкло…

Ни хрена не помню,

И болят суставы.

Кто ж в меня насильно

Заливал отраву?..

(Александр Сергеевич Маношин. Избранное.)

Ночь. Дорога. Ранняя весна. Никого вокруг. Нет ни фонаря, ни аптеки. Ах, господин Блок, господин Блок… Что-что, а аптека сейчас была бы совсем не лишней. Чем это он меня? Шоферюга, блин… Хотя сам виноват, конечно, нечего было деньгами в салоне светить, а теперь, похоже, моя великая миссия накрылась мокрым рядном. Клеопатра и Сфинкс подождут, и ангел тоже немножко подождет.

Было холодно и туманно. Мерзость, а не погодка, для тех, кто в пути… Кстати, а где это мой хранитель? Наверное, пьянствует в одиночку. В такую погоду, кстати, это самое милое дело. Теперь его точно с работы попрут, не уберег такого ценного кадра, спасителя человеческого… Блин, башка просто раскалывается, вот зараза…

Спереди я нащупал шишку, сзади тоже какую-то гематому. Запахнул поплотнее куртку, мокрую шапку выбросил в кусты и пошел неспеша по дороге, там, где к небу сходились мосты, или кресты? Хотя нет, не там, а надо говорить туда… Черт, какая разница? Прут рифмы, прут проклятые, здорово значит, водила к черепу моему приложился… Падлюка. Еще раз пощупал голову, хреново, бедный Йорик… Тьфу ты, а так хорошо все начиналось…

Я брел в сторону Города, ну, вообще-то туда, откуда я приехал, хотелось просто домой, на продавленный и прожженный сигаретами диван, лечь и лежать, лежать, лежать… А если придет этот алкоголик, так я ему табуретом по кумполу, чтоб не умничал, как Штирлиц этому немцу…

"Еще шампанского Холтофф?"

А тот такой сразу: «Ya, Ya!» а я его хрясть! А он на пол бабах, а я его… Ой, блин! Башка то, как болит! Пирамидону бы, и водки грамм триста… Сначала двести сразу. Потом покурить и еще сто.

Но, увы, увы, ни водки, ни сигарет, ни билета в Египет у меня уже не было. А были только ранняя весна, ночь и дорога, долгая пустынная дорога…

Оптимисты, правда, тут же завопили:

« И это не мало!»

А я их по кумполу «хрясть!», они и замолкли. Пессимисты, видя такое дело, вовсе решили не высовываться.

А я вдруг представил себя не пешим, а конным. Вот конь такой подо мной симпатичный, породистый. Ступает неспешно, головой фыркает, зубы скалит. И я на нем такой задумчивый, отрешенный. В серебряном плаще… Ой! Блеснуло, что-то серебряное и мне показалось, что из тумана на секундочку проступил неясный силуэт коня. Он был в точности таким, каким я его себе нарисовал. Проступил и исчез, но клянусь, это не было галлюцинацией, хотя после ударов по голове. Не знаю даже, сидел кто-то на нем или нет, но я успел взглянуть ему в глаза, и, черт возьми, это животное смеялось. Такое вот впечатление в весеннюю ночь.

Дожили. Я поежился и медленно пошел прочь. В ночь. Тряся головой, как конь. Чтоб не затоптали. Мало ли. Поразводили коней на мою больную голову, ходи тут в Египет…

х х х

Спящая красавица и бродяга. Дуэт.

Бомж смотрел на Веру с нескрываемым сожалением.

– Пойдем…– он потянул ее за рукав.

– Куда? – Вера Анатольевна провела рукой по лицу. Слез не было.

– Сама решишь,– он вздохнул.– Выбор есть, не сери…

Вера слабо улыбнулась и поплелась за Бруевичем.

Они подошли к трем отдельно стоящим металлическим коробкам, и бомжик ловко посбивал с них замки. Вера открыла рот, бомжик хитро усмехнулся и зачастил:

– Сигнализации то нету. Представь. Была б сигналка-то, кто б полез. Да им сейчас не до того, террористы опять же, мафия, чтоб ее. А мы тут чуть-чуточки похозяйничаем и все, подумаешь, замочки-заморочки… От кого прячутся, зачем прячутся…

Двери он, однако, открывать не стал или не захотел шут его знает.

– Ты это вот смотри. Дороги у тебя три. Вот это значится прошлое, – он указал на крайний справа от Веры контейнер,– а тут у нас настоящее, ну а туточки значит грядущее, вот… Вот и выбирай, стало быть, погляди, осмотрись особо не мешкай, но и не спеши, время то пока есть. Немного, но есть. Эта…

Он шмыгнул носом. Вера подошла к центральному ящику потянула дверь, и темное нутро контейнера взглянуло на нее. По коже пошли предательские мурашки, но Вера тряхнула головой, и вошла на всякий случай, оставив дверь широко открытой. Черт его знает, захлопнет еще придурок.

Внутри было никак, и внутри была еще одна дверь, только другая.

«Открывать?»– пронеслась мысль.

– Не боись,– донеслось с базара. Она толкнул ее. Дверь поддалась легко, и Вера увидела перед собой все тот же базар, залитый светом базар пустой и бесконечный… Постояла на пороге и вернулась назад.

Бомж Бруевич терпеливо теребил свою шапку на том же месте, что и раньше.

– Мне не сюда,– просто сказала Вера.

Бомж важно кивнул:

– Я так и думал. Ребенками тут не торгуют…

У Веры защемило сердце:

– Что? Что ты сказал?

Бруевич нагло ухмылялся во весь свой беззубый рот.

– А ты чего это разнервничалась? Думаешь особенная? Думаешь, не знает никто ничего? Мол, загадочная я такая? Да ладно ваши бабские горести и печали у вас на роже написаны и всякому читающему видны на раз.

«О чем он говорит?!»– ужаснулась Вера.

Бомж замахал на нее шапкой:

– Ой-ей-ей! Держите меня, не могу! Ты ж не рожала еще? Нет, вот тебе и твой канделябр. Вот тебе и беспокойство твое и ночные слезы. И неприятности все оттуда же, мужика опять же нет у тебя, потому что боишься их и нечего на меня глазами сверкать. Стоишь тут понимаешь… Жила б как все, вышла б замуж за пьяницу, нарожала б от него придурков пару и сидела б с ними сопли им вытирала… А нет же, мы вот бесплодные… Он, почему-то с ненавистью плюнул.