Кристофер Руоккио - Ревущая Тьма [litres]

Мы прошли мимо ниппонца с татуированными руками, торговавшегося с парой тавросиан за кусок солнечной парусины. За ними экстрасоларианка, с белым фарфоровым телом, продавала крошечные пробирки с чем-то жутким. Содержимое некоторых шевелилось.

– Зачем нужен рынок? – спросил Хлыст. – Разве экстрасоларианцы не пользуются своими инфосферами и тому подобным? Не обмениваются информацией?

Я остановился полюбоваться птицей в клетке среди прочих животных, которыми торговал джаддианец в тюрбане.

– Видимо, им нравится компания, – ответил я тихо. – Быть запертыми на кораблях нелегко, а большинство этих ребят никогда не сходит на землю.

Я нагнулся так, что моя голова оказалась на одном уровне с птицей. Прежде я таких не встречал. Приземистая, глазастая, с белыми, похожими на рога перьями на голове – ничего общего с грациозным вороном Антония Бревона.

– Нравится сова? – спросил джаддианец с сильным акцентом, поглаживая бороду. – Якопо сам ее сделал. Хороша?

– Innino formoso, – ответил я по-джаддиански. – Механическая?

– Вы говорите по-джаддиански! – изумленно взмахнул руками торговец. – Да, механическая. Якопо конструирует лучших животных в Галактике. У самого князя Алдии две кошки Якопо. Вы любите кошек?

– Может, позже взгляну, сирра.

Я поднял руку и поспешил прочь, несмотря на все попытки торговца всучить товар моей удаляющейся спине.

Мы с Хлыстом проследовали по изогнутой улице. Металлический настил сам поднимался к нашим ногам. С каждым прожитым годом ложная гравитация кораблей-веретен нравится мне все меньше. Она не нравилась мне уже тогда. Но любое недовольство центробежной силой уступало изумлению перед чудесами этого места, перед его мрачной структурой, мерцающими огнями, смешением знакомых и причудливых форм. Мои глаза впитывали все это в себя, складывали в мозгу впечатления от живого и механического и от их единства. Прежде я никогда не пытался рисовать ничего подобного в альбоме. Мне не терпелось попробовать.

– Пора возвращаться, – тронул меня за плечо Хлыст.

– Еще немного, – ответил я.

Кое-что привлекло мой взгляд. Силуэт впереди, в толпе. Человекоподобный, но не человеческий. Ниже, округлее в плечах, под оранжевым капюшоном. Не знаю, как я заметил его среди множества других фигур. Наверное, дело было в походке вразвалочку. Рукава его мантии украшали длинные, как клинки мечей, зеленые перья, трепыхавшиеся при каждом шаге. Рядом с ним шла высокая женщина в накидке цвета бледной морской волны. Вдруг существо обернулось, и я застыл, вновь превратившись в мальчика, которым когда-то был и о котором почти забыл.

– Хлыст, – ощупью потянулся я к другу, не сводя глаз с удивительного создания, – это ирчтани.

– Что? – переспросил он, но тут увидел все сам и замолк.

Ксенобит, с которыми дружил мой детский герой Симеон Красный, открыл рот. Из-за шума толпы я не расслышал, что он произнес, но увидел под капюшоном покрытую зелеными перьями голову и крючковатый черный клюв с красным кончиком. Перья, которые я сначала принял за рукава, на самом деле росли прямо на руках. Локти существа почти касались земли, делая его непохожим на обычных птиц. Руки были длиннее тела, чешуйчатые ладони сложены перед собой.

Ко мне вернулись все старые легенды, сложившись в груди в ликующий хор, которого я не слышал… с тех пор как улетел с Джинан с Фароса. Я бросился вперед, надеясь поговорить с героическим птицелюдом из детских сказок, прикоснуться таким образом к истории Симеона и священному прошлому. Мне даже не пришло в голову, что передо мной совершенный незнакомец, который, вероятно, и слыхом не слыхивал ни о каком Симеоне. В детстве нам кажется, что у природы существует некая общая мифология и что все сущее является ее частью. Когда мы взрослеем, то узнаем о мире достаточно, чтобы понимать, что никакого такого волшебства нет, и учимся жить сегодняшним днем. Мы размениваем детские сказки на суровую реальность, которую считаем единственной истиной, забывая, что истина гораздо глубже и что во Вселенной все-таки есть место волшебству.

В меня кто-то врезался, и я потерял из виду ксенобита и его спутницу. Кто-то закричал на незнакомом языке. По тону показалось, что это оскорбление, и я развернулся. Куда подевался Хлыст? Я в замешательстве огляделся, на некоторое время потеряв ориентацию. Кто бы на меня ни ругался, он уже растворился в толпе. Я позвал Хлыста, принялся высматривать его огненные волосы. Передо мной прошла женщина в лазурном одеянии, скрывавшем ее полностью, не считая глаз, и громила в скафандре, из которого торчали трубки и вентили. Следом – пара зеленокожих, как Айлекс, дриад с цветами в волосах, сопровождаемые жрецом в шафрановой робе. Лица, лица. Столько лиц и красок. Люди, машины, гомункулы. Я пришел в отчаяние: ирчтани и след простыл. Кто-то потянул меня за плащ, лацерна зацепилась за нагрудник в том месте, где была заколота.

Я обернулся, ожидая увидеть Хлыста, но там не было никого. Людской поток тек мимо меня. Я вновь замер, увидев в толпе знакомое лицо. Морщинистая кожа цвета старого пергамента. Рассеченный ножом катара нос, буйная львиная грива волос и бакенбарды. Зеленые, как мантия схоласта, глаза.

– Гибсон! – воскликнул я в недоумении.

Как такое возможно? Я протиснулся сквозь толпу, уверенный в том, что это был он. Он свернул в проулок, под сень двух кораблей, и я последовал за ним, схватил за руку и со слезами на глазах развернул.

Это оказался обычный старик в зеленой рубахе. Он посмотрел на меня удивленно и испуганно, и я, сгорая от стыда, пошел прочь. Истина может быть глубже, чем кажется, но нет вернее истины, чем эта: те, кого мы потеряли, уже не вернутся, как не вернутся и прожитые годы. Но мы всегда несем частички тех, кого потеряли, внутри себя или на наших плечах. Призраки существуют, и нам от них не скрыться.

Развернувшись на месте, я понял, что заблудился, свернув не туда в этом лабиринте черного железа и холодного неона. Вокруг по-прежнему ходили люди, разглядывая торговые ряды – кто с целью, а кто и без.

– Сэр! Вы, я вижу, успешный человек! – заговорил со мной мужчина в высокой мандарийской шапке. Его глаза скрывались за стеклами очков, но в остальном, если не обращать внимания на бледный огонек, мигающий под кожей левого уха, выглядел он обычно.

– Скорее, заблудившийся, – ответил я, качая головой.

– О, сирра, так можно сказать обо всех.

– Подскажите, как пройти на площадь?

– Сирра, постойте! Вы в нужном месте! Перед вами единственный на «Загадке часов» оракул!

– Оракул? – смутился я, продолжая искать взглядом Хлыста и сердясь на себя за то, что бросился непонятно куда. Как я мог принять того человека за Гибсона? Но в тот момент я был так уверен.