Кристофер Руоккио - Ревущая Тьма [litres]

– Она хочет, чтобы я остался. Возродил Красный отряд. Считает, что мне лучше не задерживаться в одном месте. Быть на шаг впереди тех, кого за мной пошлют Бассандер, Смайт или Хауптманн.

– А они пошлют? – спросила Валка, прислоняясь к шкафу.

Боковым зрением я видел ее глаза, хоть и не думал подглядывать.

– А как иначе? – Я взглянул на нее… зря. – Мы ведь имеем дело с Соларианской империей. Нет, Отавия права.

– Как по-вашему, где сейчас Бассандер и компания? Могли они последовать за нами на «Март»? У них ведь были координаты.

Я нагнулся, притворившись, что изучаю цветастые тома, которые оказались антологией джаддианской эротической поэзии. Меня перекосило.

– Нет, это невозможно. Готов поклясться, что Бассандер улетел на Коритани. Вернулся в Четыреста тридцать седьмой.

Я знал наверняка, что так оно и было. Он предупредил меня об этом перед тем, как я вломился на «Бальмунг» и выкрал нашего ценнейшего пленника.

Выпрямившись, я повернулся к Валке, оправляя шинель:

– Смайт не даст добро на преследование, пока есть шансы, что моя стратегия сработает.

– А если не сработает? – Валка не сводила с меня глаз. – Всю жизнь будете воевать? Вам это нужно?

Я не смог сдержать улыбку:

– Если хотите, чтобы я отправился с вами, когда вы нас покинете, так и скажите.

Это ее задело. Она приосанилась, отступила от шкафа и сложила руки:

– Я на это не намекала.

– Но думали об этом! – попрекнул я ее, тыча пальцем.

Не найдя смелости посмотреть ей в глаза, я снова обратился к книгам. Стопки высились по обе стороны от меня, и даже моего палатинского роста не хватало, чтобы рассмотреть те, что стояли на верхних полках. Вокруг летали дроны с клешнями, перенося книги – видимо, для тех покупателей, которым лень было разглядывать и выбирать.

Валка схватилась за левую руку, где была татуировка, и потерла ее, как будто от боли. Я прервал вялое разглядывание стеллажей и повернулся к ней.

– Я как-то говорила, что хотела быть пилотом, – сказала она. – На самом деле я им была. Пять лет в Орбитальной страже. У нас всеобщая воинская повинность, но я осталась по истечении обязательных трех лет. – Предложения становились короче, голос обрывался. – До того как мой отец… ну… он мной гордился. Немногие в Демархии остаются на службе после обязательного срока. Он все время шутил, что через пару десятков лет я стану министром обороны. – Она отстраненно улыбнулась, отведя глаза. – Он всегда нес такую чушь.

– Что случилось? – спросил я, чувствуя, что услышу нечто неприятное.

– Прачарские террористы захватили дюрантийский торговый когг неподалеку от лунной орбиты.

– Прачарские?

– Религиозные националисты, – махнула рукой Валка. – Эдда вращается вокруг звезды по широкой орбите, и, чтобы на планете можно было жить, используются зеркала. Прачары собирались разбить их, чтобы заставить нас пойти с ними на сделку. – Она посмотрела мне за спину. – На захваченном корабле были заложники. Из других государств. Больше двух тысяч. Почти все в фуге. В инфосфере провели голосование, все жители высказались за то, чтобы провести переговоры. А зеркало можно восстановить. Но верховное командование отдало приказ стрелять. Мне.

Ее глаза устремились куда-то далеко.

– Вы подчинились?

– К моему вечному стыду, – Валка моргнула – кажется, впервые с начала рассказа, – да. – Она сглотнула, отвернулась к книгам. – Никто не выжил. На следующий же день я подала рапорт на увольнение и покинула планету, чтобы скрыться от датасферы… не видеть того, что обо мне говорят люди.

– Вы спасли им жизнь.

– Я спасла качество их жизни.

– Глупости, – ответил я. – Я видел орбитальные зеркала. Упав с орбиты, один кусок такого может разрушить полгорода. Вы поступили правильно.

Валка не стала спорить. Она просто стояла спиной ко мне, съежившись, как заключенный в ожидании взмаха меча катара, который отрубит ему голову. Не зная, что еще сделать, я положил руку ей на плечо. Она дернулась, но руку я не убрал и спросил:

– Зачем вы мне это рассказываете? Хотите, чтобы я бросил свою затею? Теперь?

Валка резко вдохнула, как будто желая остановить слезы. Затем повернулась. Брешь в ее броне затянулась.

– Нет… просто я не хочу снова оказаться в таком положении.

– Вы не окажетесь, – уверил я.

– Никого не должны ставить в подобную ситуацию.

– Валка, я же не знал.

Пришел мой черед отворачиваться.

– Конечно не знали, – огрызнулась она в привычной манере. – Я ведь вам не рассказывала.

Она с вызовом задрала подбородок, словно ожидая от меня вердикта. Я сподобился лишь на слабую улыбку. Теперь я видел ее в ином свете. Ее холодное пренебрежение к моей жизни мирмидонца, ее отвращение к имперской идеализации насилия, недовольство из-за того, что она была причиной дуэли… Даже ее нарочито формальное поведение, прямолинейное, как шомпол, и строгое, как ограненный лазером кристалл, выдержка, достойная стоящего по стойке смирно солдата, и горделивость, какой могли позавидовать королевы.

– Я рад, что рассказали, – ответил я, рассеянно колупая ногтем потрепанный корешок старого фолианта на полке. – Так или иначе, я вас понимаю.

В моих ушах вновь раздалась громовая тишина, когда я приказал уничтожить корабль Эмиля Борделона. Валка знала, что я имею в виду. Подумала ли она о Борделоне, Уванари или даже Гиллиаме? Лишь сжала губы и не возразила. Странный разговор для столь открытого места, но здесь, среди книг, нас никто не тревожил.

– Плохо, что кто-то меня понимает.

Я вспомнил, что мне однажды сказала Джинан, и произнес:

– Пусть лучше хорошие люди делают то, что приходится делать нам, чем плохие.

Когда-то я верил, что на самом деле войны выигрывают не солдаты, а слова. Я уже говорил вам, что ошибался. Мои сомнения зародились именно в этот момент. Когда война заканчивается, отголоски ее продолжают звучать. Шрапнель остается в сердцах и душах тех, кто побывал в той, чужой стране, зовущейся полем боя. Куда бы потом не отправились эти люди, пусть даже в цветущие сады, они остаются на войне. Утверждать, что они не ведут войн, как утверждал я, что не выигрывают их, – оскорбление. Отрицание их борьбы и страданий. Понимание приходит с опытом, и в тот миг оно ко мне пришло.

– Ну что? – спросила Валка. – Мир?

Я задумался, отвлекаясь на корешки книг. Разглядывать их было проще, чем собственные руки, и уж тем более проще, чем смотреть в глаза Валке. Я вдруг понял, что давно уже не считаю себя ни хорошим, ни плохим человеком. Эти четкие категории расплылись, плавно переходя друг в друга. Когда это случилось? Я знал ответ. В пыточной камере боросевской бастилии, и даже раньше: когда пленного сьельсина мучили под Калагахом.