Ярослав Гжендович - В сердце тьмы

— Прошу… — сказал мне кебириец. — Ты нож земля, я показать шатер. Только смотреть.

— Я должен… — повторил я с нажимом.

— Нож земля. Тенгангу тилаха, н’те .

«Отложи оружие, человек».

Я уже собирался бросить нож, когда увидел лицо Воды. Ее святой клановый нож. Если я его брошу, она меня точно убьет. Это кирененка. Настоящая.

Я легонько надрезал запястье, положил клинок на руку и встал на колено, держа нож в обеих руках, после чего положил его на землю.

Когда я последний раз видел свой нож, тот лежал на стойке в моей комнате Дома Стали. Я сбегал переодевшись, и мне в голову не пришло спасать его и забирать. А теперь какой-то солдафон из «Каменного» тимена чистит им корнеплоды и ковыряется под ногтями. Что же я за кирененец?

— Помнить. Ты — тишина, — сурово приказал кебириец и отвел край завесы.

Продолжалось все недолго. Не дольше трех ударов сердца.

Брус стоял на коленях на мате посередине шатра с проклятыми кебирийскими иглами в голове. Его закатанные глаза поблескивали снизу пояском белков, при этом он покачивал головой, страшно, нечеловечески, словно двигал им водяной механизм. За ним стоял Мрак, держа ладони по обеим сторонам его висков, и монотонным голосом произносил литанию. Слова сыпались с его губ одно за другим, вокруг горели жертвенные лампы и кадила. Голос Мрака был хриплым; казалось, он говорит так уже много часов.

Это был экзорцизм. Мрак пытался изгнать из Бруса демона.

Завеса снова опустилась.

Я не сумел крикнуть, не сумел подхватить нож с земли, не сумел ворваться в шатер. Не сумел даже вдохнуть. Рука кебирийца выстрелила в мою сторону, его выставленная ладонь оказалась подле моего лица. Ладонь, в которой вдруг открылся тигриный глаз.

А потом упала тьма.

Я пришел в себя в куполе. Если был тот же день, то без сознания я пролежал недолго, солнце едва клонилось к закату далеко над болотистой равниной.

У меня ничего не болело, я просто лежал на мате, словно все мое приключение на нижних уровнях было сном.

Я нашел полотенце и вытер им голову, не найдя на ткани следов крови. Ранки, которые мне нанесли на рассвете, успели затянуться, новых не было.

Проклятые иглы, возможно, и умели лечить, но я ни за что не хотел бы снова иметь с ними дело.

Я вышел из купола на край террасы, а потом посидел с ногами, свешенными в пропасть, глядя на далекие горы. Где-то там лежала пустыня Нахель Зим. Непроходимое море песка и скал, куда осмеливались заходить лишь немногие — и еще меньше людей сумели оттуда вернуться. Безводная пустошь, урочища и песчаные демоны. Зловещий Эрг Конца Мира. Еще в царствие моего деда в глубь Нахель Зим отправили несколько военных экспедиций. Однажды даже бинлик тяжелой пустынной пехоты, с колесницами, оружием и припасами, под предводительством безумного басаара Китаргея. Никто их больше не видел. Тысяча готовых к бою солдат, бактрианы, орнипанты, двадцать колесниц. Все поглотил песок, который мне теперь надлежало преодолеть.

Чудесно. Я ведь Носитель Судьбы. Отец хотел, чтобы я отправился в миражи Нахель Зима и повстречал свою судьбу. Ладно. По мне, это означало судьбу высохшего трупа, что лежит в песках и камнях добычей стервятников и шакалов. Пусть так и будет, если мой народ получит от этого пользу.

За моей спиной небо окрасилось в кармин и пурпур, а передо мной над далекими горами вставали сумерки, сине-фиолетовые, как волосы Айины. Я сидел так, когда на меня вдруг пала длинная, последняя на сегодня тень.

Она стояла с корзиной в руках, на фоне западного пожара была лишь стройным черным силуэтом, но я все равно ее узнал.

— Вот ведь, они могли прислать и кого-то другого, — бросил я устало. — Ты пришла меня убить, потому что я дотронулся до твоего кланового ножа?

Она поставила корзину на землю, уперла ладони в бедра, склонила голову и замерла в молчании.

— Мое поведение непростительно, — ответила она быстро и очень невнятно.

Добавила еще нечто, что могло звучать как кодай масса, тохимон , хотя и необязательно.

— Я не расслышал, — сказал я безжалостно.

— Никто никогда еще не ругал меня так, как преподобный Мрак. Я была унижена. Я получила приказ принести тебе ужин и вежливые извинения. Ты наплевал мне в лицо. Отобрал нож при всех — и продолжаешь жить. Я опозорила клан Рыбы. Но если бы я выполнила приказ и принесла тебе твою проклятую еду, ты не принялся бы шляться по лагерю, благородный тохимон, не подверг бы опасности жизнь своего товарища и свою прекрасную миссию. Поэтому я нижайше молю о прощении. Я вела себя непростительно. Кодай масса, тохимон .

— Даже твои извинения нахальны, — процедил я. — Пару раз в жизни у меня просили прощения. Это сделал даже Мрак. Я умею отличить раскаяние от нахальства и гордыни. Когда делают ошибку, признаться в этом — не позор, не унижение. Это доказательство мудрости и отваги. Может, когда-нибудь ты это поймешь, но мне до такого нет дела. Пусть об этом переживает Мрак или кто-то, кто в миг помутнения рассудка решит с тобой жить. Мне все равно вскоре придется уйти, и я не думаю, чтобы мне удалось прожить долго. И кончай с этими поклонами, потому что это смешно.

Она выпрямилась, потом встала на колени и откинула крышку корзины.

— Я не амитрайка. Я свободный человек. Я умею выполнять приказы, но умею и думать. Я полагала, что кирененцам можно думать. У всякого своя Дорога Вверх, которую он сам и одолевает, нет?

— Верно. Только нынче — война. Во время войны кто-то должен командовать. Приходят приказы, которые необходимо исполнять, даже если они кажутся глупыми. Командир и половины не может объяснить копейщику, отчего сейчас строй «клином», а через минуту — «бычьи рога». Он отдает приказ. Мне и самому приходится выполнять такие, хоть я и не понимаю, зачем. Это агиру . Я согласился, потому что свободен. Но если я согласился, то стал послушен. Оставь эти миски, тебе нет нужды сидеть рядом со мной. Я умею есть сам.

— Я должна, — заявила она мрачно. — Мрак не только приказал извиниться перед тобой, но и прислуживать тебе во время ужина, как служанке.

— Милосердия… — вздохнул я. — Я освобождаю тебя от этого приказа.

— Не можешь. Это мое агиру . Лишь Мрак может меня от него освободить.

Я уселся на ровной скале и смотрел, как она вытаскивает из корзины кусок чистой циновки, жестяные миски, вложенные одна в другую, ложки и щипчики.

Положила еду. Мясо, овощи, острый соус. Хишмиш. Тот был ароматным, но жег, словно пламя. Говорили, он позволяет избежать отравления, даже если мясо испорчено. Военная еда. Дурра, немного хлеба, длинный лук, чтобы не гнили десны.

Она вынула тыкву и налила мне пальмового вина.

— Положи и себе, — сказал я. — Тут хватит на двоих. Я сейчас немного ем.