Ярослав Гжендович - В сердце тьмы

Он понятия не имел, происходит ли что-то. Импровизировал, но все время чувствовал мурашки по коже, особенно вдоль ладоней. Что-то точно происходило.

Почувствовал — хотя это могло оказаться лишь его фантазией, — как горьковатый запах углеводорода становится сильнее. Почти ощутимым.

Подумал, что, возможно, он и возвращает понемногу утраченные способности. Ведь разве простой человек метан почувствует?

Представил себе, как он разделяет облако газа на три части, загоняет две из них в отнорки коридора, а третий собирает под потолком. Как они тщательно смешиваются с воздухом.

А потом он высек искру.

Почувствовал ее. Заставил существовать. Резкий прыжок электронных колебаний. Все быстрее и быстрее, пока свободные заряды не сорвутся со своих орбит и не создадут мгновенно насыщенное энергией облачко. Взрыв сверхновой для микроскопического космоса атомов.

Ничего.

Чувствовал лишь, как на всем его теле встают дыбом волосы, как вихрится вокруг него, словно безумная, туча бриллиантовой пыли.

— Palaa, huora! Läämittää !

Электростатические заряды на коже превысили критические значения, и Драккайнен выстрелил во все стороны искрами.

Жутко громыхнуло, три голубых вспышки, как сияние сварки, залили пещеру, пятно огня разлилось по потолку. Грохот пронзил гору, поплыл по дальним коридорам, встряхнул пещеры.

В этот короткий момент Драккайнен успел подумать, что если ван Дикен не скрылся в жерле коридора или воздуховода, возможно, он стал невидимкой. Может, умел прятаться за каким-то оптическим камуфляжем и стоит спокойно там же, где и раньше. Посередине пещеры.

Он сумел свернуть бьющие коридором потоки огня, поставить у них на дороге слои сгустившегося воздуха и толкнуть их в обратную сторону. Огонь еще раз фыркнул остатком метана, тремя синими языками, на этот раз — наружу. Хлестнул внутренности пещеры, дохнул жаром и погас.

И тогда в центре встал пылающий человек.

Неподвижный факел, охваченный гудящим пламенем, с раскинутыми руками, словно знак Ку-клукс-клана. Как светоносный ангел с перьями из огня.

Ван Дикен пылал, но так, будто его это не касалось, будто пожар не покрывал его кожу пузырями, будто не варились его глаза, не исчезали с треском волосы. Он не кричал, не метался из стороны в сторону — просто стоял и пылал, как адское чучело. Долю секунды.

А потом весь огонь ринулся в лицо Драккайнену, словно прибойная волна.

Прежде чем он упал на землю, крича от пожирающего его пламени и катаясь по влажному полу пещеры, успел подумать. Прежде чем стал воющим факелом, горящим в треске скворчащей кожи, варящихся глаз и кипящего по всему телу жира, успел подумать, что у ван Дикена, стоящего посередине пещеры, глаза наполнены фиолетом, как два отполированных карбункула. Переливающиеся жуки под веками, а не рыбьи глаза человека. У него глаза местного.

И тогда огонь погас.

Внезапно и в один миг.

Пала тьма.

А потом загорелись все лампадки. Запылали с тихим треском и залили пещеру теплым светом.

Посредине находился каменный диск, черный и гладкий, словно полированная обсидиановая столешница. Диск, который все время медленно вращался, левитируя в нескольких сантиметрах от пола пещеры.

На вращающемся камне по-турецки сидел голый старик. Карикатурно худой и мерзкий, с бледной кожей в пигментных пятнах, остатками волос на сморщенном черепе. Сидел и вращался, словно был верхушкой призрачной карусели, то и дело показывая обезьяно-жабью физиономию с казавшимися заросшими глазами.

Драккайнен кое-как встал с земли и ощупал тело, с некоторым удивлением понимая, что брови и ресницы частично уцелели, а вот отраставший после выхода из дерева ежик на голове придется начинать отращивать заново, и что исчезла трехдневная щетина. Мелькнула мысль, что он, должно быть, заслонил глаза локтем, но на коже не было следов более страшных ожогов. Пара свербящих красных пятен — и только.

Он почувствовал на губе теплый железисто-соленый ручеек, а потом рухнул на колени. Мышцы тряслись от усилия.

Ему пришло в голову, что эта безумная конфронтация продолжалась три секунды, не больше.

Он привстал на одной руке, пытаясь не потерять сознание. Отряхнулся, словно оглушенный боксер, сплюнул смешанной с кровью слюной и вытер лицо.

— Ты бы погиб, — раздался скрипящий, каменный голос.

Старик не открывал рта и не двигался. Голос накатывал отовсюду.

— Ты быстрый, но рядом с истинным Ведающим не имел бы шанса. Твои песни беспомощны.

— Я начал только сегодня утром, — буркнул Драккайнен и попытался встать, цепляясь за стену. — Ты Бондсвиф? Оба Медведя? А кто тот?

— Он не имеет значения. Не помню, как его зовут. Кажется, Годвил Копатель Камня. А может, это был тот, раньше? Всегда найдется глупец, который хочет деять и, придя за советом, начинает думать, что достаточно занять покинутый дом под Стонущей горой и изображать великого Деющего. Они мне нужны. Я не ем уже давно, но кто-то должен меня обмывать и окуривать. А еще мне пока нужно пить. Кто-то должен мне петь. Кто-то должен успокаивать печаль Стонущей горы. Прежде чем я сделаюсь туманом. Прежде чем я прекращу деять и уйду как чистое сознание, не привязанное к воле.

— Ты превратил его сына в чудовище, — сухо заметил Драккайнен.

— Ах, да. Посчитал, что нифлинг будет слугой получше. По крайней мере, он отпугивает слишком навязчивых. Но этот пришел искать свою жену. И потому я оставил при себе обоих. Когда достигну просветления, они будут свободны. Если доживут. Все так долго… Я все еще не Снящий. Меня пробудила Человеческое Пламя. Хатрун. Госпожа Гнева и Страсти. Приказала тебе помочь. Вот я и помогаю.

— Ага, — сказал Вуко мрачно. — Помогаешь.

— Да. Я показал тебе путь. Дал в руки силу урочища. Но ты туп и неловок. Входишь в недра горы. Видишь худшего своего врага и что делаешь? Тянешься за мечом. Он слишком силен. Ты думаешь, что сумеешь убить его железом?

— Ты его знаешь?

— Я о нем слышал. Чувствую, что он делает с песнями богов. Вижу его твоими глазами. Он безумен, но силен. Если ты его не удержишь, придет конец.

— Да-да, знаю. Война богов, — процедил разведчик.

— Возможно. Даже если боги не обратятся против друг друга, равновесие падет. Тогда они могут объявить очередное рождение мира. И придет мертвый снег.

— Мне начинают надоедать эти шифровки, — прищурился Драккайнен. — Может, кто скажет что-то конкретное? Хотя бы раз! Любой снег мертвый по умолчанию. Это лишь кусочки льда. Что же необычного в том, что идет снег?

— Что оно такое, та «шифор ка»? Впрочем, неважно. Это — другой снег. Он покрывает мир как во время зимы, но это другая зима. Она означает конец и начало. Весь мир засыпает. Животные и люди. Мертвый снег отбирает у них память. Когда они просыпаются, вокруг уже новый мир. Они не помнят ни своих имен, ни лиц близких. Не знают, ни кто они, ни откуда происходят. Не знают ни друзей, ни дороги домой. Ничего. Только то, что находится в песнях людей. Простейшие законы, как вспахать поле или отковать меч. Простейшие вещи. Всему приходится учиться сначала. Порой они просыпаются совсем в других местах, чем те, где их застал мертвый снег. Кому-то приходится заново учиться ходить и говорить, словно они вновь сделались детьми. Некоторые так и не просыпаются.