Михаил Баковец - Лорд 3

«Эх, милый, спустился бы ты пониже да сел где-нибудь рядышком, чтобы я мог весточку твоим командирам отправить», — с надеждой подумал Остап, бросив быстрый взгляд в небо, где на огромной высоте кружил сокол. Птицу заметил, кажется, только Киновец. Прочие, и немцы, и русские больше смотрели по сторонам, чем вверх.

Увы, сокол не слышал мыслей русского проводника. И всё могло пройти по-другому, если бы вдруг Осип не почувствовал запах мокрой шерсти. На него он сделал стойку не хуже, чем легавая на дичь в кустах. Он закрутил головой, стремясь увидеть источник запаха.

Такое внимание не осталось незамеченным спутниками. Раздался громкий окрик из-за спины сначала на немецком, после которого отряд остановился. Затем к Остапу подошёл немец-переводчик с лейтенантскими погонами на шинели.

— Ты что-то увидел? Что? — он впился взглядом в глаза проводника.

— Ничего не увидел, господин офицер. Просто, живот прихватило и решил присмотреть местечко рядом, чтобы опростаться.

— Терпи.

— Так давно терплю, — торопливо сказал пожилой белорус. — А сейчас уж моченьки нет. Того гляди в штаны наделаю. А нам идти ещё часа три.

Немец молча не меньше минуты, сверля недоверчивым взглядом проводника.

— Ладно, — наконец, он произнёс и махнул рукой вправо, — вон туда иди. Далеко не отходить, будь на виду. Учти, будем за тобой следить, и если что-то окажется подозрительным, то… — он недоговорил. Вместо слов намекающе похлопал по своему автомату.

— Да что там может быть подозрительного-то? Опростаюсь и назад.

— И чтобы быстро.

— Конечно, конечно.

Остап торопливо, насколько позволяли сугробы, двинулся в указанную сторону, где торчали из снега макушки лесного малинника. Там он распахнул старое пальто, сделал вид, что расстёгивает поясной ремень и стягивает штаны, после чего опустился на корточки.

— Вот же ты морда немецкая, из-за тебя врать пришлось, чтоб тебе самому кишки скрутило, — пробормотал мужчина, который про себя досадовал на то, что не мог придумать иной отговорки. А ну как в самом деле припрёт позже, а немец уже не отпустит больше?

В следующий миг он едва не заорал от страха. Крик удалось сдержать, собственно, из-за того же страха, сдавившего горло. Всё дело было в том, что, повернув голову влево, он столкнулся со взглядом крупного волка, лежащего в снегу всего лишь в каком-то метре. И только сейчас Остап почувствовал тот запах мокрой шерсти, из-за которого так оживился пяток минут назад, что это не осталось незамеченным врагами.

«Порвёт, — подумал он, не спуская глаз со зверя. Но тот просто лежал и смотрел на человека. — Странные глаза, прямо… человечьи», — вдруг охнул про себя белорус. А потом, сам этого не ожидая от себя, торопливо зашептал. — Здравствуйте. Меня Остапом кличут, из Барсучих я. Немцы сегодня утром всех заперли в сарае и сказали, что живым сожгут, если не выйдут те, кто знает эти леса хорошо и могу провести к Витебску через них. Ну, я вышел, ещё несколько мужиков из наших. Но мы сговорились фашистских гадов завести в болота, чтобы они сгинули в них. У меня ж два сына воюют на фронте, а ещё дочка с внуками в Ленинграде. Она приехала туда в прошлом году в детский лагерь отдыха с ними, а тут война, их в город эвакуировали, а потом… эх, да сами, небось, знаете. Вы передайте, что я немцев заведу в топи, что в шести километрах отсюда будут. Там даже назад по следам не просто выйти будет. А просто так шарахаться — чистая смертушка. Да ещё какая.

Говорил Остап сумбурно, вываливая всё то, что накопилось в душе за этот день. И вдруг заметил, что обращается к пустому месту. Волка уже не было. И если бы не вмятина в снегу и отпечаток — всего один — крупной волчьей лапы, то он точно решил бы, что лесной хищник ему причудился.

Некоторое время он сидел на корточках, неотрывно смотря на след лапы. Потом, когда занывшие от неудобного положения колени дали знать о себе, он с кряхтением поднялся, и, играя для немцев, якобы подтянул штаны, заправился и торопливо пошёл к отряду.

— Вот теперь отлично всё, хорошо. Аж сил прибавилось, господин офицер, — бодро сказал он переводчику. — А то ведь лишнюю тяжесть в себе таскал.

Тот от такой откровенности брезгливо сморщился, что-то тихо произнёс под нос и сплюнул под ноги. И лишь после этого махнул рукой Остапу, мол, вперёд, показывай дорогу.

Спустя примерно сорок минут, когда местность вокруг разительно изменилась, став открытой, немецкий лейтенант вновь остановил роту и подозвал к себе Остапа.

— Ты ведёшь нас в болота, — заявил он. Автомат он забросил за спину, но при этом держал в правой руке пистолет, который вытащил из кобуры перед разговором с белорусом.

— Нет, нет, господин офицер, — Остап отступил на шаг назад и переменился в лице.

— А это что? — немец ткнул пистолетов в сторону заснеженного поля, на котором торчали редкие кривые и невысокие деревца, а также местами проглядывали тёмные лужицы воды и даже вроде как зелени — не то тины, не то водорослей, не то травы.

— Там болота, ага, — закивал Остап. — Но я ж предупреждал сразу, что рядом с ними нужно будет идти. Другого пути нет, чтобы быстро до Витебска добраться и ни на кого не наткнуться. Этой дорогой никто не пользуется — глушь непроходимая. Но сейчас всё замёрзло, господин лейтенант, идти полностью безопасно.

Лейтенант продолжал сверлить злым взглядом собеседника.

— Может свернуть туда, — Остап аккуратно, чтобы не спровоцировать врага, указал рукой в сторону близкого леса. — Потеряем часа четыре, зато на пути никаких болот, так, мелкие речушки и ручьи, да и те, может, во льду ещё, — видя, что немец всё также молчит, он озвучил несколько доводов. — Но здесь путь точно безопаснее и быстрее. Да вы же сами не видели чужих следов, даже звериных попалось всего несколько. И это не из-за опасности. Просто жратвы тут для них нет.

— Хорошо, пока я тебе поверю. Но прикажу расстрелять сразу же, как мне ещё раз покажется, что ты нас обманываешь, — сквозь зубы процедил лейтенант. — Заруби у себя на носу, что у меня есть карта и я отлично умею ею пользоваться. И на ней отмечены границы непроходимых топей.

— Да, да, господин офицер. Но смею сказать, что карты не могут заменить проводника. А я тут ещё до власти большевиков в Витебск заживал с парнями нашими. И ни разу не плутал, не тонул и не встречал людей, — потом решил польстить собеседнику и перевести внимание на другую тему. Даже если не получиться, то пусть оккупант злиться на мужика за его слишком длинный язык, а не за сомневается в способностях как проводника. — А вы очень хорошо разговариваете на русском языке, господин офицер.

— Я был учителем в Минске. Преподавал немецкий, — после короткой паузы, словно нехотя ответил ему лейтенант. И Остапу показалось, что в этот миг в глазах его врага мелькнуло нечто похожее на грусть, ностальгию. Будто предложи сейчас немцу вернуться обратно на место педагога, вернуть ему всё, как было до войны, то он без раздумий согласится. Если так подумать, то кое в чём немца можно было понять. Учителя с тридцатых годов стали пользоваться всесоюзным почётом, став по уважению даже выше, чем рабоче-крестьянский класс. Во многих школах учителя были в своём роде мелкими царьками, управляя детьми и их родителями, узнавая и получая очень многое от них. А ведь в 1920-хх преподаватели оказались сброшены на самое дно общество. Мало того, выгнать учителя из школы могли сами дети и их родители. А как относились к педагогам последние можно легко представить. Плюс, улучшилось заметно финансирование школ и ВУЗов. Лучшая зарплата у учителя до сталинской реформы не превышала сорока пяти рублей, в то время как дворник получал порядка семидесяти. Мало того, родителям требовалось платить за обучение, но этих денег сами преподаватели не видели. В общем, даже Остап в своей деревне знал, как сильно изменилась в лучшую сторону жизнь советских учителей к сороковому году. А уж у столичного учителя перспективы и условия всяко лучше, чем у сельского. Все эти мысли за секунду пронеслись в голе, собственно, не такого уж и глупого мужика.