Михаил Шуваев - Линия соприкосновения

– Да, конечно.

– Кому отойдет квартира Добровольского?

Марлен явно растерялась.

– Н-не знаю… пока. Наверное, мне… Надо уточнить у моего адвоката. А почему вас это интересует?

– Я, вернее, КОНОКОМ, заинтересован в сохранении коллекции полковника Добровольского.

Женщина оглянулась, будто полки с минералами были у неё за спиной, и пожала плечами:

– Никто на неё и не покушается. К тому же она официально зарегистрирована, насколько я знаю, Музеем космонавтики в Звездном. Это в России…

– Да, мадам. Более того, как я узнал, совсем недавно внесено предложение занести её в Список мирового научного наследия. Я бы вас попросил хотя бы на некоторое время переоформить на себя владение дроидом, чтобы он смог продолжать следить за коллекцией полковника. А, может, вы его вообще себе оставите? Судя по всему, Лики надежный робот, хоть и довольно старый. Ну, это на ваше усмотрение.

Марлен несколько секунд молчала, потом ответила:

– Хорошо, мне это не трудно. Лики, действительно, мне не безразличен. Я к нему привыкла. А с квартирой в любом случае будет длительная юридическая волокита, связанная с наследованием, оформлением, перерегистрацией.

– Спасибо, мадам Дютрон. Не смею вас дольше отвлекать. До свидания.

Экран погас, и Сноу рассеянно положил коммуникатор на стол. Вот и объяснение, откуда появился экспонат 3779/2. Он буквально «вышел» из образца 3779. Кто бы мог подумать?

Многое сразу встало на свои места. Не всё, конечно, но получен ответ на очень важный и принципиальный вопрос: почему полковник Добровольский не интересовался никакими артефактами, а спокойненько перебирал свою коллекцию минералов, составлял каталоги, публиковал их, до поры до времени. Интерес появился тогда, когда дроид Лики неловко сжал образец под номером 3779 своим манипулятором чуть сильнее обычного. Немного странно, конечно, потому что усилия роботов всегда строго дозированны и стандартны, особенно в применении к предметам, с которыми они часто манипулируют.

Но это уже не суть важно. Принципиально то, что теперь понятно, откуда вести отсчет времени. Сегодня тридцатое ноября, завтра начинается календарная зима. Сноу невольно передернул плечами, глянув в окно. Там хлесткий ветер продолжал бросать пригоршнями и размазывать по стеклу мокрую снежную кашу. Зима, как всегда, бесцеремонно и решительно вступала в свои права.

– Уве! – связист, опасно наклонив стул, высунулся из своей тесной каморки и придирчиво оглядел пустынный коридор. – Уве-е!

– Ну, что тебе, Рой? – донеслось из динамика откуда-то внутри каюты радиста.

Кудрявая голова мгновенно убралась внутрь.

– Какого черта не выходишь на связь? Я тебя десять минут вызываю, подумал уж, что ты втихаря вернулся!

– Был в зоне Ферритовых гор, а там связь сам знаешь…

– Подожди, у тебя же нет в задании Ферритовых гор… Какого черта тебя туда понесло?

– Залетел на минутку, взглянуть на работу нашей партии, вот и все дела. Посмотрел, как там раскопки продвигаются. Что кричишь?

– Посмотрел, оценил, помог? Небось к Линде мотался?

– Всё, кончай трепаться, лечу домой.

– Нет, теперь ты меня послушай. Давай рули на Мачту, там двоих визитеров забрать надо.

– Визитеров, на Мачте?

– Да, какая-то комиссия по като… катало… черт! Короче, комиссия с Земли. Надо забрать с Мачты и доставить сюда.

– Они что, у нас остановятся, на нашей базе?

– Да, у нас же полно свободных кают. Забыл, что биологи два месяца назад свою станцию поставили и улетели?

– А инспектировать они кого будут, нас? – в голосе Уве зазвучали тревожные нотки. – Вот же повезло!..

– С чего ты взял, что они вообще кого-то инспектировать собираются? – удивился радист. – Ладно, давай уже, дуй на Мачту – опоздаешь.

– Потому что просто так всякие комиссии не летают с места на место, – проворчал Уве и, положив флайт на крыло, начал разворот. – А нам всегда везет, как утопленникам…

Мачтой на планете Желтый глаз назывался единственный аэрокосмический терминал, приспособленный принимать большегрузные транспорты. Официально он именовался «Терминал Желтый глаз». Собранный из нескольких комплексов типа «Гелиос», космодром представлял собой немного хаотичное нагромождение огромных цилиндров, балок и сфер посреди идеально разровненной и размеченной на сектора площади в четыре квадратных километра. Его отличительной особенностью была ажурная белая мачта субкосмической связи, возвышавшаяся над желтоватой долиной на добрые пятьсот метров. Идеальное место для приема воздушных и космических судов.

Прилетевшую комиссию он вычислил сразу. Один – выше среднего роста, со спортивной фигурой, блондин, второй – тоже высокий, но худой, со светло-русыми, слегка вьющимися длинными волосами и немного нескладный. Они только что прошли контроль и оглядывались по сторонам, побросав на пол небольшие сумки.

Уве быстрым шагом подошел к приезжим:

– Здравствуйте, вы и есть комиссия с Земли?

– Да, Комиссия по каталогизации образцов, – повернулся к нему обладатель спортивной фигуры, которому на вид можно было дать лет тридцать пять. – А вы?..

– Уве Фергюссон, планетолог станции «Атлантида», – представился норвежец.

– Ричард Сноу и Айвенго Блумберг, – ответил за двоих светловолосый.

– Это все ваши вещи? Тогда прошу следовать за мной. Имейте в виду, что снаружи температура за сорок жары! И… вы взяли кислородные баллоны?

– Мы знаем и всё взяли, – пробурчал второй, худой тип и надел солнцезащитные очки.

Убедившись, что незваные гости устроились в кабине гиперфлайта на пассажирских сиденьях и положили свои саквояжи назад, Уве аккуратно поднял аппарат, набрал высоту в пару сотен метров и, развернувшись, полетел над янтарными песками. Нестерпимо яркое солнце с необычным названием Арлекин висело над горизонтом справа по курсу. Изящная мачта космопорта скрылась в янтарном жарком мареве за кормой, а под днищем гиперфлайта начала проплывать не песчаная, а всё больше каменистая пустыня. И цвет почвы сменился на желтовато-серый.

Уве краем глаза посмотрел на пассажиров: худой спал, направив в лицо раструб кондиционера, а второй молча наблюдал за проплывающим внизу унылым пейзажем.

– Лететь еще с час. Если торопитесь, могу подняться повыше и разогнаться побыстрее – сэкономим минут тридцать, – предложил он.

Сноу повернул голову и улыбнулся:

– Спасибо. Мы не торопимся, делайте так, как удобно вам. А что это вон там, правее?

– Кислородный завод. Первый из четырех построенных на планете с начала колонизации. Содержание кислорода здесь низкое – примерно 12 процентов, что почти в два раза меньше, чем на Земле. Но несколько лет назад было и того хуже – 10 процентов. Лет через десять, говорят, приблизимся к нормальному земному 21 проценту, а пока, как вы поняли, приходится таскать с собой кислородный баллон и маску, на случай, если плохо станет. Можно, конечно, пользоваться автоматической маской, но при работе в полуденных областях Желтого глаза в ней очень жарко. Вращение планеты синхронизировано с Арлекином, поэтому смены дня и ночи тут нет. Кроме того, ось Желтого глаза не имеет наклона, так что и времен года мы не наблюдаем. На одной стороне планеты вечные жара и день, на другой – ночь и холод.