Илья Крымов - Песнь копья

Не будь перчаток, Тильнаваль уже выпорхнула бы из этого гнезда убогости, а так… ночью, среди леса, без рук, одна. Какое странное получится самоубийство. Ей хотелось завыть от бессилия и безысходности, но чародейка была уж слишком стара для таких ребячеств. Оставалось только вернуться наверх, чтобы…

С улицы донеслись звуки, какие-то голоса, отдалённые возгласы. Пленница скользнула прочь, спряталась в самой густой тени и замерла, соединившись с ней. Звуки становились громче пока дверь не распахнулась и внутрь не ввалились две фигуры. Одна, то был Клеменс, волочила по земле другую. Охотник Церкви бросил вскрикнувшего человека на пол, закрыл дверь и стал строить баррикаду. Он хватал огромные тяжёлые столы и швырял, хватал скамьи, бочки.

— Всё это зря, — прохрипел человек с пола, пытаясь приподняться на локте.

Его лицо скрывала какая-то странная маски, походившая на мешок с грубыми прорезями, она изгибалась словно живая уродливая морда с перекошенным ртом, морщинами. Или это только казалось? Голос принадлежал Повэлю, который был ранен.

Снаружи трактира слышался топот и крики, кто-то ударился о входную дверь так, что она сорвалась бы с петель, кабы не сваленная мебель. Клеменс мигом оказался у окна, выбил стекло и выстрелил в толпу деревенских.

— Ещё раз попробуете и я выпотрошу его что жирного каплуна! — пообещал он.

Заслышав это, Повэль хрипло рассмеялся:

— Некого винить кроме самого себя, — говорил он, — у вас была возможность уйти живьём, святой отец… надо было зарубить вас сразу, но я, дурень, решил не заигрывать со слугами Инвестигации. Я хотел, чтобы вы убрались и навсегда забыли о Старых Глинках, но нет же, нет! Вам обязательно было рыскать в ночи, вынюхивать, высматривать…

— Такова моя природа, — спокойно говорил Клеменс, прочищая ствол шомполом, доставая из сумки патрон, — ведь я пёс, не иначе.

Он глянул сквозь тьму прямо на Тильнаваль и глаза пленителя вновь блеснули как у хищника в ночи.

— Что вы делали там? — спросил охотник.

— А вам было плохо видно, святой отец? Я ел!

— Это больше походило на какой-то мерзкий богопротивный ритуал.

— Что противно одному богу, — то угодно другому!

— Нет бога кроме Кузнеца, все иные — порождения Пекла.

Клеменс произнёс эту догму без религиозного жара, а в ответ услышал издевательский смех, от которого гул голосов на улице стал тише. Люди прислушивались.

— Человеческие кости я узнал, — продолжал охотник, — доводилось сталкиваться с каннибалами, но другие кости, чьи они?

— Вестимо чьи, — подался вперёд староста и тут же получил сапогом в грудь, закашлялся.

— Поедать нечистую плоть тварей ночи… — руки охотника замерли, он явно удивился самой мысли. — Такого ещё не встречал.

— Что ни сделаешь ради выживания!

— Вы прокляты пред ликом Господа-Кузнеца отныне, вы все.

— Ссал я этому богу в самый его лик, если хотите знать! — с остервенелой ненавистью прошипел Повэль.

Можно было ожидать мгновенного наказания за богохульство, но Клеменс не воспылал праведным гневом, только взвёл курок и прислушался к голосам снаружи. Люди окружали трактир. Староста тем временем продолжал:

— Где был этот бог, когда риденцы шагали по нашей земли с огнём и мечом?! Где он был, когда они отнимали у нас последние крохи еды и насиловали наших женщин?!

— Прискорбная судьба, но Церковь учит нас всегда быть готовыми к лишениям.

— Церковь учит нас платить десятину и быть покорным стадом рабов! Куда смотрел твой бог и твоя Церковь, когда мы доедали наших детей?! — прорычал старик, словно обвиняя чужака во всех бедах земных. — Вот так, одного за другим, мы их ели, когда отравленная кровью и трупами рыба всплыла кверху брюхом в реке! И друг друга тоже! Но не только… Мы с братом были охотниками, и голод гнал нас в леса, из которых риденцы выбили всё съестное. Но мы всё равно шли, мы ставили силки и рыли волчьи ямы!

— И в одну из них угодило чудовище? — предположил Клеменс.

— Вы хорошо держитесь перед лицом смерти, святой отец! — в голосе Повэля чувствовалась издёвка. — Верно, крупная оказалась тварь, хищник неизвестной породы, жуткий, уродливый… столько пищи! Мы забили его камнями, а потом разделали и унесли домой. Мясо было тёмным, почти чёрным, жёстким, дурно пахло, но мы пожирали его как манну небесную…

— И тем осквернили себя.

— Спаслись! — рявкнул староста. — От голода! От отчаяния! От ложного бога, которому на нас плевать! Съев эту тварь, мы сделали её частью себя и смогли услышать голоса истинных богов! Тех, кому было не всё равно! Тех, кто посылал нам пищу! Они спасли нас и мы, добрые люди, не могли отплатить им неблагодарностью! Нашим покровителям, нашим… Господам!

У Тильнаваль, которая даже не дышала, зародилось предчувствие ещё более тревожное, чем от близости своры озлобленных каннибалов. Она достаточно знала о тайнах древнего мира, чтобы бояться имени Господ.

В этот момент со стороны кухни появился трактирщик с мясной тяпкой в руке, а следом — его жена с длинным ухватом. Хозяин бросился на Клеменса как вепрь, но тот ловко отступил, выставив подножку и толстяк кубарем покатился по полу. Чародейка сжалась в комок, когда эта туша оказалась рядом, а трактирщик даже не заметил её, стал подниматься. Тело пленницы распрямилось тугой пружиной, взметнулось на спину человека. Короткая цепь от перчаток оказалась на горле Хубречта, который хотел было вновь напасть на охотника.

Пока его душили, жена размахивала ухватом как алебардой, всё её тело тряслось, толстое уродливое лицо шло морщинами ненависти, а архаддирец только отводил удары, делая это неумело и глупо. Наконец его шпага сломалась, ухват достал Клеменса в бок, хрустнули рёбра. Издав сквозь зубы разъярённое шипение, он перехватил кухонное оружие, вырвал его из рук женщины и вонзил в жирное брюхо с такой силой, что рога вышли из спины. К тому моменту Хубречт упал замертво с раздавленной гортанью, а руки чародейки придавило.

Клеменс оказался рядом, помог выбраться и даже бросил «спасибо» когда Тильнаваль закричала, глядя ему за спину.

Пока чета трактирщиков сражалась с чужаками, старосту Старых Глинок трясла судорога. С хрустом меняли длину его кости, тело изгибалось неправильно, противоестественно, кожа лопалась, рвалась, а по полу разливалась кровь, ещё более чёрная во мраке ночи. Маска напитывалась ею, из-под ткани доносились невнятные звуки, бульканье и хрипы. К тому мгновению, когда трактирщик испустил дух, из рук и ног Повэля выдвинулись инородные окровавленные конечности, тонкие двупалые ступни с когтями, тонкие двупалые же руки, походившие на клешни.

Под взглядами двух поражённых свидетелей, нечто стало подниматься. Старая плоть и одежда висели на тощем угловатом теле лохмотьями, существо подрагивало как новорождённый жеребёнок, но вот оно обрело равновесие, выпрямилось и стянуло маску. Вместе со старым лицом. Новый череп Повэля был крупным, заострённым к верху, в центре находился единственный огромный глаз, а под ним челюсти с длинными зубами, лишённые губ. Щёк тоже не было, по бокам от зубов извивались короткие щупальца; в середине груди разверзлась отвратительная дыра, сквозь которую виднелись рёбра, сморщенное чёрное сердце и само гнилое нутро. Тварь уставилась на чужаков, медленно склонила голову на один бок, потом на другой, словно в задумчивости рассматривая их как некие диковинки. Потом она закричала.