Илья Крымов - Песнь копья

— Живее! — велел воинам Бельфагрон, чей голос утратил ласковую фальшь. — Заиндевелых не добивать, у нас мало времени!

Заклинание, которым он одел во льды часть Ореда и обездвижил смертных, было достаточно «громким», чтобы астральное эхо раскатилось далеко вокруг. Рано или поздно оно достигнет башни какого-нибудь человеческого волшебника, а тот либо сам явится поглядеть, либо, ещё хуже, — пошлёт весть в Академию Ривена. Бельфагрон не боялся сойтись в битве с одним, двумя, пятью, десятком, но со всеми ними он не совладал бы.

Уходя, чародей несколькими словами сплёл огненные чары и бросил их в трюм, чтобы уничтожить тело погибшего сородича вместе с его убийцей. Сорокопуты не оплакивали тех, кто не смог покрыть себя славой на смертном одре.

От правого борта расшивы к берегу тянулся мост сверкавшего льда, который скрипел и потрескивал под ногами эльфов. На покрытой инеем земле, у опушки леса, подступавшего к воде очень близко, их ждали белоснежные дал иа ры. Изящные создания с длинными шеями и ногами, витыми рогами, росшими из лбов; смертные по скудоумию своему называли сих творений волшебства «единорогами».

Саутамар грубо перекинул Тильнаваль через спину далиара, схватил поводья и сжал бока зверя коленями. Отряд устремился в чащу, началась стремительная скачка. Зелень и стволы деревьев превратились в смазанные пятна и блики, ветер развевал за спинами эльфов лиственные плащи, а скакавший последним Бельфагрон напевал заклинания. Он ехал, сидя прямо, не пригибаясь к белоснежной гриве, а цепкие ветви и коварные корни будто сами убирались с пути его скакуна. Эльфийские чары должны были замести следы, дать бессмертным лишнее время, когда человеческие маги станут искать нарушителей спокойствия. И так Бельфагрон плёл вязь волшебных нитей пока наконец далиары не вынесли всадников на небольшую поляну среди леса.

В древние времена такие места звались у народов запада «дивными», — магия в них была сильна, духи многочисленны, а боги диких пущ добры к почитателям. Когда-то поляна расходилась намного шире, на ней высились каменные истуканы со звериными головами, — теперь едва торчавшие из трав; а на месте нынешнего пня-исполина в прошлом росло исполинское же древо, — дом лесного божества, капище. С распространением жадных как огонь человеческих верований, сначала Элрогианства, затем Амлотианства, дивные места сии гибли одно за другим, а древние боги умирали, либо сливались с Тьмой.

Эльфы осадили прекрасных скакунов, стали спешиваться и занимать сторожевые посты на земле и в кронах, делаясь незримыми в своих плащах. Саутамар сбросил пленницу со спины далиара. Земля больно ударила Тильнаваль в бок, та скрючилась на траве, стараясь не шевелиться. Пахло почвой и живыми цветами.

Когда ей хватило смелости сесть и посмотреть вверх, взгляд напоролся на изумрудные ледышки Саутамаровых глаз. Брат нависал мрачный как дух грозы, он сложил руки на груди чтобы не дать им задушить Тильнаваль. Будь на то воля мрачного эльфа, он так и сделал бы, однако мастер клинка никогда не шёл против старшего брата. Тот желал видеть единокровную сестру живой.

— Прости, сестрица, что воссоединение выдалось скомканным, но здесь нам никто не помешает.

Бельфагрон по случаю облачился в серебристую х а скейю с прекрасным зелёным плащом. Его доспехи и всё прочее одеяние были покрыты строчками глиф; в полированном металле сияли чародейские «говорящие» опалы, а на голове покоился изящный шлем, выполненный в виде сорокопута, — драгоценная регалия.

Рядом со старшим братом одетый во всё чёрное Саутамар казался скучным вороном.

— Надеюсь, ты ни на мгновение не допускала возможности того, что мы тебя не найдём, Тильнаваль. — Бельфагрон стоял над ней, опираясь на чугунный посох.

— От кровных уз тяжело отделаться, особенно когда братик хранит прядь твоих волос, через которую можно наводить поисковые чары. Я, право, ждала, что вы найдёте меня скорее.

— С тех пор как ты прекратила плести чары сокрытия, — не зря столько десятилетий я потратил на твоё обучение, — всё стало вопросом времени. И даже эта мерзость не стала преградой, — сказал чародей об эстрийских перчатках.

Они умолкли, разглядывая друг друга, выбирая слова и помыслы. Ей не удавалось найти в облике старшего брата хотя бы искорку сострадания, ибо он не сострадал врагам. Хотя… неужто глаза-изумруды таили боль?

— Как ты могла? — спросил Бельфагрон наконец. — Как ты решилась на такое? Предала свою семью, свой народ. Ради чего? — Взор чародея, пережившего тысячи лет, пронзал Тильнаваль, столь юную и незрелую в сравнении с ним. — Ради… кого ?

Он мог читать книги, не открывая их, он мог читать простые мысли, плававшие на поверхности.

— Ты… полюбила… человека ?

Тень отвращения скользнула по острому лицу, но чародей мгновенно овладел собой. Одинокая слезинка показалась в уголке глаза Саутамара, никем не замеченная она исчезла.

— Если отец узнает, он умрёт от такого позора. Понимаешь ли ты, что сотворила? Его сердце не выдержит, Тильнаваль, он очень стар. Врагам не ранить его, но ты… ты же его убьёшь.

Губы женщины задрожали, она сделала над собой усилие, не дала Бельфагрону проникнуть в голову и вывернуть душу наизнанку вместе с её разумом и памятью.

— Ты хитрый паук! — прошипела она. — Если что-то настоящее и было в тебе, то за тысячелетия оно умерло и распалось прахом!

Старший брат сбросил маску фальши, а рука среднего легла ей на плечо и сжала так, что по лесу разнёсся вопль боли. Саутамар мог отрывать мышцы от костей и давить их как спелый виноград.

— Странное стечение обстоятельств, что ты решила именно так меня наречь, Тильнаваль. Время, которое мы тратим на эту беседу было куплено множеством усилий дабы явить тебе всю глубину заблуждений. Погляди на нашего нового союзника.

Посох указал на пень, из-за обратной стороны которого стало выползать нечто жуткое. Оно перебирало длинными членистыми ногами, спускаясь на землю, вышло под солнечный свет. Панцирь засверкал всеми цветами радуги, а также несколькими такими цветами, которые только маги и способны были увидеть. Существо походило на гигантского паука-золотопряда своим вытянутым брюшком и очень длинными, изящными ногами, но в то же время походило оно и на радужного жука твёрдым панцирем плавных изгибов. Паучья голова с жвалами и хелицерами была отделена от груди сегментарной шеей, десяток розовых глаз-жемчужинок блестел на ней, а кроме восьми ног была ещё и пара длинных рук с пятиугольными, пятипалыми ладонями.

— Пока ты бегала, он наконец преуспел, — молвил Бельфагрон, не скрывая торжества, — пять тысяч лет проб, ошибок, экспериментов. Никто не сохранил бы веру, но наш отец необорим в своём великом упорстве! Он подобрал ключ, разрушил стену непонимания между нами и ними, существами из иного измерения. Оказалось, что радужные ткачи в высшей степени разумны и в обмен на некоторые мелочи, готовы принести дому Сорокопута огромную пользу.