Илья Крымов - Песнь копья

Слова ударили Самшит как пощёчина.

— Но тогда почему вы взялись, господин Сирли?

Ветер передал ему слова жрицы, хотя они прозвучали очень тихо, и наёмнику показалось, что он уловил аромат её прекрасной тёмной кожи, тонкий и очищающий от скверны. Только показалось. Кельвин подумал в невыносимой тоске и муке, что, возможно, сейчас, в этот самый миг, он видел Самшит в последний раз.

— Тогда вы были только прекрасной незнакомкой. Теперь я знаю вас немного лучше и моё битое временем сердце разрывается от мысли, что вас настигнет такая мучительная и недостойная смерть. Умоляю, возвращайтесь домой.

Он ушёл, не разбирая пути, желая найти место в диком краю, где сможет умереть без свидетелей, если таков будет его жребий. Без всплеска, словно призрак, из вод вышел Маргу. Он едва успел поймать брошенную турмалиновую пуговицу.

— Сообщишь командованию, что случилось, пусть вернут нанимателю деньги. Что до моих сбережений, завещаю их сыну Гелантэ. Я не желал его прихода в этот мир, но он не виноват в том, что вышел из чрева глупой, эгоистичной женщины.

«Ты не умрёшь».

Кельвин усмехнулся:

— Отец сказал мне однажды: «Не грусти, Двенадцатый, в конце любого пути ждёт смерть, так что смысла бороться нет». Старик был прав, клянусь кишками, но позже я решил, что никому не позволю выбирать мою смерть. А спустя без малого тридцать лет оказалось, что нет, позволю, — эта в рот тыканая зараза, язви её душу, решит, буду ли я жить, а если нет, то одарит меня долгим и незабываемым путешествием к могиле! Знаешь, чего я хочу сейчас?

Орк покачал головой.

— Раскроить себе череп о камень! И как знать, может у меня хватит сил на это, когда появятся первые пятна! Плыви ты тоже, никому не ведомо, как ваш брат переносит скачку на пегой кобыле.

Маргу спрятал пуговицу Кельвина и ушёл обратно в воду, а тот наконец-то остался один.

Он брёл и брёл по берегу, позволяя древним менгирам слушать свои проклятья, брёл в поисках места, где сможет успокоиться и встретить предсмертное уныние во всеоружии. Галантерейщик повидал его на своём веку. Он не раз был свидетелем того, как смертный ужас превращал сильных людей в плачущих ничтожеств, корчившихся в мольбах, клятвах и уговорах. Себе наёмник не желал такого, — явившись, смерть увидит его в гневе и решимости, вершащего необходимое собственной рукой, собственным мечом.

* * *

Солнце поднялось высоко, но Самшит не желала покидать то место, а воительницы и телохранители не могли перечить её воле. Нтанде пришлось дерзнуть через время, дерзнуть ради всех, ради блага самой Самшит. Верховная мать наотрез отказалась следовать мудрому совету наёмника, и тогда Змейки нашли в лесу место, подходившее для стоянки. Воля первожрицы — воля Элрога.

Они собирали топливо, били дичь, несли дозоры, а Самшит всё это время молилась. Денно и нощно она сидела подле костра, который д о лжно было поддерживать, смотрела в огонь и обращалась к богу. В голову префекта Огненных Змеек даже закрадывались тревожные мысли, которыми Нтанда не смогла не поделиться с Н’фирией украдкой.

— Наша госпожа проходит через тяжёлые испытания сейчас, — прогудела Пламерожденная в ответ, — первые в её жизни. Она не повредилась разумом, однако сердцу нанесена рана.

— Какая рана? — не понимала префект. — Мы найдём способ продолжить путь, либо вернёмся обратно, — всё в воле Пылающего. Какая тут сердечная рана? Одноглазого жалко, он оказался лучшим из мужчин, которых я встречала, надёжным, умелым воином, но всё равно лишь наёмник…

— Возможно, что ты не единственная, для кого этот северянин оказался лучшим из встреченных. Правда, наша госпожа ещё юница, а у тебя какие оправдания?

На лице Нтанды проявилось удивление столь сильное, что все до единой морщинки пришли в движение, толстогубый рот приоткрылся, тёмные глаза заметались из стороны в сторону.

— Нет… Нет! Нет! Не может быть, жрицам нельзя…

— Она чиста, — отрубила голову змею сомнений Н’фирия, — верна вашему богу, как и положено Драконьей Матери. Но все вы, верующие, постоянно забываете, что жрицы — люди из плоти и крови. И ничто человеческое им не чуждо.

— Ты говоришь мне, что наша матушка…

— Перенесёт тяжёлую утрату, если этот одноглазый наёмник действительно умрёт.

Нтанда всё ещё не верила, и это легко читалось в ней. Хмыкнув, Н’фирия продолжила:

— Неужели тебе не знакомо то сильное чувство, которое тянет мужчин и женщин друг к другу, сестрица?

— Что? Какое… нет! Единственное моё сильное чувство, это чувство долга перед богом, Верховной матерью и Анх-Амаратхом! Я люблю мой меч, моё копьё и мой щит!

— Должно быть, они прекрасно согревают твоё ложе одинокими ночами. — Голос из шлема прозвучал ехидно.

Румянец на чёрном лице выглядел весьма забавно и странно.

— Для этого есть несколько улиц в нижнем городе, — безумно смущаясь, промямлила префект.

— Вот видишь, даже Огненные Змейки могут позволить себе немного облегчить ношу постоянного служения, а жрицы не могут. Они вершат судьбы, но при этом неопытны, наивны и чувственно голодны. Некоторые находят утешение в объятьях друг друга и не говори мне, что ты не знаешь об этом. К тому же, мужчины подобные этому одноглазому умеют воспламенять не только чресла, но и сердца. Слышала его прощальные слова?

— Это всё неправильно! Неправильно! Нельзя говорить таких вещей о нашей Верховной матери, о жрицах…

— Тебе нельзя, а нам, Пламерожденным, можно. Мы примем смерть за неё, потому что таков наш долг, но мы не элрогиане и не боимся гнева Пылающего.

— Легко говорить, будучи Его самыми возлюбленными детьми! Вам прощаются дерзости, непростительные для нас, лишённых огненной сердцевины!

На это Н’фирия могла лишь посмеяться, но не стала, — мир Нтанды и так уже слишком много раз перевернулся сегодня.

— И что же теперь нам делать? — потеряно вопрошала префект.

Вздох.

— Легко живётся с верой, что тебя ведёт некая великая сущность, у которой есть план, но всегда тяжело понимать, что ты в этом мире сам по себе и своим умом, верно говорю?

— Зачем ты испытываешь мою веру? — начала злиться Нтанда.

Вздох.

— Если это для тебя испытание, сестрица, то мне лучше убить тебя немедля, ибо в пору настоящих испытаний ты сломаешься и поставишь госпожу под удар.

— Да как ты смеешь?!

Нтанда схватилась за саблю, но большая ладонь Пламерожденной легла поверх её пальцев и не дала клинку обнажиться.

— Вот он твой страх, сестрица. Ты его видишь, вижу и я, а, следовательно, есть о чём говорить. Знай же, что для меня и моих сородичей ничего не переменилось, мы, не думающие об Элроге, сохраним верность и исполним долг, а вы? Если вдруг окажется, что вас ведёт не мудрый бог, а хрупка дева, которую захлёстывают чувства?