Ольга Ворон - Ангелы: Анабазис

— Охренел?! — Юрий сорвался на крик. — Умом тронулся?! Паранойя одолела?!

— Юр, — Михаил отпустил и устало отсел, — ты не ори, а? Просто скажи.

— Просто! — Юрий зло одёрнул куртку. — Просто только сказки сказываются!

— Вот и расскажи мне… сказку.

Тишина повисла не надолго.

— Тэра, — остывая, признал Юрий. — Но не нашей школы. Из Хоро-сет. И не подставная она! Мы тебя под охранение взяли сразу, как только ты Путь Отцовства принял. А тут ты сам Наташу нашёл. В школах такое смятение было! Чуть до конфликта с Хоро-сет не дошло. Вовремя связались с их старшинами и… — Юрий напоролся на уставший, больной взгляд друга и осёкся. — Короче, любит она тебя. По-настоящему. Ведьмам не прикажешь, знаешь ли.

— Ведьмам, — смакуя, протянул Михаил и грустно улыбнулся. — И серьёзная ведьма?

— Да уж куда серьёзней, — хмыкнул друг. — Ведунья старшего круга!

— Ни о чём не говорит, — улыбнулся Михаил и, потягиваясь, стащил с себя куртку. От тепла «солнышка» да после еды тело разогрелось и разомлело. Стало светло и хорошо на душе. Чёрные подозрения ушли в прошлое, а в настоящем осталось глупая, возможно, но гордость: жена — ведьма. Настоящая. Интересно только — приворотное зелье каждый день в чай подливала, или раз в месяц?

Юрий словно мысли подслушал и улыбнулся:

— Любовь — материя тонкая. Если уж она есть — значит, есть. Если нет — значит, нет. Тэра её чувствует как воздух, как воду, как свет. Она жарит кости, лёгкие свербит, сердце переполошивает. Любовь — это наполненность силой. Она священна, как молитва, как сатори, как Божественное откровение. И, если тэра любит, то это не игры сознания, не ошибка, не самовнушение. Любовь — чувство, которое мы хорошо умеем отличать.

Под тихие монотонные объяснения друга Медведев скинул одежду и растянулся на шкурах. Тонкие волоски меха приятно жалили уставшую кожу. «Альфа Центавра» пушисто искрилась на расстоянии вытянутой руки, заботливо тянулось лучиками в сторону человека. Михаил не отказал себе в удовольствии и любопытстве естествоиспытателя — потянулся и подставил ладонь: «Что это может быть? Стабильное образование типа шаровой молнии? Хитрый вариант изотопного распада? Типа радиофосфора, но стабильнее и без радиации? Или ещё что?.. Но у шаровых молний не бывает протуберанцев… Минисолнце? Зелёный карлик?». Огня не было. Мягкое доброе тепло щекотало пальцы, тонкими зеленоватыми язычками пробегая по коже.

— Юр, — Михаил опрокинулся на спину и поманил «Альфу Центавра» за собой — солнышко послушно сдвинулось и зависло на пальце, словно мячик у виртуозного жонглёра. — Что значит этот ваш Путь Отцовства? Почему меня охраняли? Зачем я вам?

Юрий промолчал. Раздевшись, лёг рядом. Схватил с каменного подноса горсть орехов и методично стал раскалывать, складывая по горкам раздельно ядра и скорлупу — по всему видно, тренировал ущербную руку. И получалось это у него до того ловко, что, если бы Михаил своими глазами не видел, что плечо было вывихнуто, не поверил бы в травму.

— Юр, белку-то не изображай…

— Думаю.

— Как бы сказать так, чтоб ничего не сказать?

— Угадал, — усмехнулся Зубров.

— По-моему, у нас не так много времени осталось.

— Да знаю я! — поморщился он. — Только надежда-то умирает последний! Если ты сможешь выбраться, то излишнее знание отяготит твою жизнь. А, если нет?

— То надо б знать, за что всё это. И — зачем.

Юрий ткнулся лбом в сложенные руки. Михаил помолчал в ожидании ответа, а потом приподнялся и хлопнул друга по плечу:

— Ладно, забудь! Проехали.

Юрий вздрогнул, обернулся. Медленно покачал головой:

— Не проехали. Слушай. Только обещай мне…

— Да не нужны мне твои тайны! — огрызнулся Михаил. — Твои! Твоих Пресветлых! Своих проблем хватает, блин. Пошёл я… в компот купаться!

Поднялся и, пройдя пару шагов, тяжело скользнул в меховую яму. Ухнул, оказываясь в горячей воде. Сунулся с головой, вынырнул, зафырчал, отряхиваясь. Что-то преувеличенно-бодрое напевая, принялся смывать пот и пыль. Морщась, обмывал раны и царапины. Сперва они зудели, отзываясь на тепло и целебные составляющие ванны, потом распарились и стали только тихонько покалывать при натяжении мышц. Сошли корки крови и грязи, и под ними обнаружилась новая тонкая кожа. Разглядывая её, Михаил удивлённо хмыкал — тэра постарались на славу.

— Ты принял на себя судьбу своего двоюродного брата, погибшего на восхождении.

Михаил обернулся. Зубров говорил отрывисто и быстро. Словно заставлял себя.

— Он был тэра. Как и его отец. Подготовленный тэра с особой миссией. Когда ты принял на себя ответственность за его смерть, линии Судьбы сместились. Не спрашивай: как? — всё равно не отвечу, не моя эта вотчина — знать такое. Но факт — ты и так имел высокий потенциал, но, приняв будущее брата, стал уникумом. Потому и взяли под опёку.

— А Сашка? — спросил Михаил и тут же додумался: — Ах, да! Стал бы воином? Он же поэтому в армию попёрся…

— Нет. Он служил бы под такой защитой, что и себя бы мог держать в форме и на рожон бы лезть не пришлось, — хмыкнул Зубров и, отведя глаза, сглотнул: — Я бы постарался.

Медведев замер на миг. Вспомнилось, как сам рвал и метал, потеряв брата, сманенного в горы. Как не спал ночами, тупо глядя в потолок. Как бешено зубрил предметы — до умопомрачения, до тумана в глазах. Как гонял себя на тренажёрах, выводя с потом слёзы. Как дрался, стискивая крики ярости и боли глубоко внутри… Вспомнился Святослав, стоящий на коленях перед своим Ведущим. В покорности позы сквозило отчаяние. Тогда оно было не понято, не замечено, но вот теперь осознано с должным чувством. Не может страж оставаться сиротой. Невыносимо это существование для того, кто честен со своей совестью.

Локоть заломило острой болью. Вспомнилось прикосновение уходящего Святослава. Снова накрыло волной жара, пронзающего кости, опаляющего дыхание, сердце доводящего до одури…

Поднял рубашку, обтёр влагу с кожи. Расстелив ставшую мокрой одёжку, поманил послушное солнышко — просушить. А сам сел рядом с другом. Тому требовалось его присутствие.

— Поэтому тебя ко мне? — тихо спросил Михаил.

— Милосердный ведущий школы дал мне шанс. Потому что я не был с хранимым в его последнем восхождении.

За хмуростью и кривой усмешкой Юра-сан неумело попытался скрыть боль. Это было так явно, что Михаил даже растерялся, не найдя, что ответить.

— Если бы ты знал, как я тебя ненавидел, — вдруг тихо сказал Зубров. — Я, когда послушание принимал, думал, как ещё получится сдерживаться! Думал, что не смогу выполнить задачу и сам тебя в первую же встречу порву. Дураком был. Не понимал.

Михаил покосился на хмурого друга, остервенело мявшего плечо. Нелегко далось ему признание. Но, видно, жгло изнутри, раз захотелось выплеснуть и рассказать о давно, казалось бы, изжитом.