Ольга Ворон - Ангелы: Анабазис

Когда Михаил подбежал — Стратим уже почти оправилась от удара и пыталась подняться. Вскинул голову на свист. Несколько Алконостов пикировали на поверженную отступницу.

— Девонька!

Стратим обняла его за шею, и Михаил выдернул её из хаоса поломанных крыльев, словно дюймовочку из помятого бутона. Выдернул и, вскинув на руки, побежал от постанывающей кучи-малы. Вовремя — серебренные перья осыпали мир. За спиной взвыли магуры, получив новый заряд боли. Крик и свист ближе, ближе…

Стрела ударила в плечо. Да так, что удержаться на ногах не смог. Рухнул на колени, выставляя руки, накрыл выпавшую Стратим. Над головой заклёкотала, запричитала хищная птица.

Застонав, Михаил развернулся и двумя руками вцепился в наконечник, выходящий из-под ключицы. Стрела пробила, да засела, наполовину выйдя из тела.

«Задела артерию? Не задела? Задела? Не задела?» — тукало в висках.

Гладкий серебряный кончик острия, липкий от обильной крови, никак не поддавался, выскальзывая из ослабевших пальцев. Михаил зажмурился, откидываясь на спину. Боль пульсировала в плече, руки слабели с каждым движением всё больше. Едва хватило сил рывком подползти к неловко приподнявшейся Стратим.

— Влекомый!

«Даже, если сейчас сдохну, оживят… А как было бы здорово развалиться на травке, на солнечном склоне над тихой речкой… Здорово… А как же Феникс?! Если его убить — тоже возродят? Хотя нет, он слишком стар. Но речка — это да… И солнышко… И травка… И чтоб руки не мёрзли…», — поплыло сознание. Собрав волю в кулак, приподнялся и огляделся сквозь красный туман перед глазами.

Родимца и Полынцева гнали атакующие с воздуха птицы-Алконосты. Те фактически не оборонялись — смысла не было рубить металл металлом, — только ускользали перед носом пернатых врагов. Удавалось с трудом. Усталость и раны давали о себе знать.

Зубров отмахивался от подходящих Гамаюнов и магур, медленно спиной вперёд поднимаясь по ступеням.

Катько с диким ором махом взлетел по пирамиде — в одной руке нож, в другой — перо. Рыкнул, прыжком преодолев последние метры. Взмахнул правой, рубанул неистово верещащего на троне Феникса. Сейчас!

— Нет, Кирпич! — закричал Зубров, оборачиваясь.

Рука и корпус Катько провалились во внезапное радужное сияние. Он ввалился в свет наполовину, входя трудно, словно в вязкое масло. Сияние натянулось тугой волной, заискрило, осыпая пирамиду и окружение яркими искрами, и, будто вздохнув, вытолкнуло человека. Сильнейший удар выбил Кирпича, как выплюнул, от трона. Оплывая и складываясь, он осел на лестнице и покатился вниз обожжённым, сломанным телом. Прямо под ноги поднимающихся магур.

— Кирпич…

Зубров перехватил катану и, шатаясь, пошёл наверх.

— Юр-ка! — прохрипел Михаил.

С трудом стал подниматься.

Стратим за спиной всхлипнула, поддержала под плечи, когда он потерял опору, и встала сама. Поднялась, словно не было пикирующих птиц и осыпающихся стрел — не закрываясь, во весь рост. На миг её окутало сияние, но тут же рассеялось — королева обратилась птицей. Просто птицей. Чёрное воронье крыло и взъерошенные перья. Простые, обычные. Только окровавленные, как после свары с кошкой. Подлетевшие Алконосты попытались прижать её к земле, но побоялись задеть Влекомого, и с обиженным клёкотом поднялись выше. Королева трудно взлетела.

Михаил, держать за стрелу в теле, побрёл к пирамиде. Мир шатался влево — вправо, влево — вправо…

Зубров шагал наверх. Ступень — шаг. Ступень — шаг. Ступень — шаг. Ступень… Он не заметил и не понял, как рядом оказались друзья. Когда перед ним растелилась площадка с троном, за его спиной уже сражались Родимец и Полынцев. А в небе над троном металась огромной траурной птицей Стратим.

Феникс тонко заверещал, когда Зубров оказался рядом. Страшно это, когда человек с обрубком плеча, сжимая меч в оставшейся руке, движется на тебя. И нет на его лице ни злости, ни страха, только бесконечная усталость и осознание цели.

Юрий подошёл к сиянию вплотную. Дошёл до самой границы и остановился, не двигаясь. А потом поставил острие меча перед собой и, улыбнувшись, кольнул воздух, будто иглой вену — коротко и неторопливо. Скос японского меча раздвинул волокна радужного света и потянулся к человеку на троне. Феникс вжался в спинку кресла, подтягивая к корпусу непослушные конечности, зашептал что-то оправдательное.

Не замечая суеты битвы, Зубров подавливал меч неторопливо и уверенно. Пока кончик не упёрся во впалую, трясущуюся в рыданиях грудь. Там он замер. Двигаться вперёд было некуда. Радиус сферы равнялся длине меча.

— Юр-ка!

Михаилу оставалось совсем немного до пирамиды с троном. Всего чуть — шагов пятнадцать!

Юрий усмехнулся и шагнул.

Сияние на миг ослепило и поглотило Зуброва, меч, Феникса, трон. А через мгновение дикий ор стерв заглушил предсмертный хрип безумца. Юрия отбросило уже мёртвым.

— Суки! — захрипел Медведев. — Жрите, суки! Хрен вы теперь меня получите! — и собрав в непослушные пальцы скользкое острие, рванул стрелу из плеча. От ярой боли рухнул на колени, начал хватать ртом воздух — не полегчало. В плече запульсировало жаркой ломотой. Сложился пополам, чувствуя, как холодит сердце. Последнее, что увидел, как кровь толстой струёй полилась на пол.

Он был Человеком-в-колодце, смотрящим на белые звёзды и далёкие миры, в одночасье превращающиеся в такие же каменные холодные колодцы, из которых пытливо заглядывали в душу такие же человеки…

Он был Лесом. Старым, дремучим дубовым лесом, скрывающим в морщинах коры мудрость земли. Лесом, цепляющим узловатыми ветвями-пальцами сизые облака, и ласково подставляющим ладони листьев под нежные брюшка птах. Роняющим потрескивающие жёлуди под ноги зверью и редким путникам. Вздыхающим ветер и свет звёзд, и знающим, что где-то на свете есть человек, бегущий к солнцу…

Он был ножом. Уверенным хищным клинком, знающим цену страха и боли. Умеющим вгрызаться в жизнь и вытряхать её из плоти. Клинком, который любил прижиматься к хозяйской руке. В бою ли, в работе, да просто для того, чтобы покрасоваться! Но — быть с ней. И, когда настало время понимания и необходимости предостережения, он не сомневался ни мгновения, покидая ладонь и наваливаясь ему одному известной слабиной на острую грань…

Он был Лунем. Седовласым Лунем, ночь за ночью проводящим над листами мироздания, мечтая разглядеть следы небывалого. Лунем, зажигающим свечу в лампе, и долго сидящим над загадками земли и неба, мусоля бороду и по старой привычке кусая губы и хмуря брови….

Он был Каплей, летящей по серебристой дороге в бесконечность. Капля знала, что внутри неё бежит беззащитный человечек, не ведающей о тяжести взлёта и падения, об опасности пути вне трассы. И нежно смыкаясь вокруг ранимого тельца, капля обнимала его свой податливой плотью. Она хотела защитить бьющуюся в клетке душу…