Ольга Ворон - Ангелы: Анабазис

Михаил бросил короткий взгляд на своих. Впереди — Стратим, её Сирины и магуры. Яромир и Полынцев рядом, дальше с боков — тэра. За спинами, в кольце, раненые. Во все стороны — стволы и клинки.

— Я, может, чего не понимаю… Но на Королеву-Мать это мало похоже, — угрюмо сплюнул Михаил, держа под прицелом приоритетный объект.

Стратим обернулась. Глаза потерянные, в лице боль.

— Это Феникс, — звякнул тихий колокольчик. — Отец.

Медведев шумно вдохнул. Дыхание перехватило.

Понимание того, что сам вскоре станешь таким, просто вышибло на миг рассудочность и силу. Он, как и многие, хотел дожить до старости и умереть в своей постели, в своими руками отстроенном доме, в окружении родных и близких, но был готов, при надобности, помереть и в поле, среди друзей или просто зная, что смерть не доберётся до них именно благодаря его, пусть маленькой, но победе. И, когда мысль натыкалась на возможность провести последнее время жизни в параличе или безумстве, силы духа пасовали, подталкивая к спасительной идее эвтаназии или суицида.

— Кажется, я полюблю харакири… — глухо сказал Михаил.

Человек на троне походил на исхудавший анатомический манекен. Сухая старческая кожа в трещинах и морщинах нездорово белела. Почти лысая голова с выпирающими стыками черепных пластин, словно граненный подмастерьем камень, едва держалась прямо на тощей шее. Пряди волос, спадающие на впалую грудь, редки и жидки, и даже не седы — почти бесцветны. Фигура настолько суха, что видны все мышцы, провисающие от недостатка движения тонкими лентами. И благо, что есть одеяние, скорее напоминавшее накинутый на плечи небрежно рваный мешок, чем тогу властителя. Человек поднялся на ноги и Михаил понял, от чего накатывала брезгливость. Лицо. Белые мутные глаза и блаженная улыбка идиота.

Стиснул зубы, процедив на выдох:

— Мать моя — женщина…

Яромир едва заметно толкнул плечо в плечо и, не поворачиваясь, сказал:

— Лет двести в вечной иллюзии и частые возрождения никого не красят.

— Полагаю.

— Тебя мы в этой клоаке просто так не оставим.

— Ну, спасибо, — сказал Михаил и тут же поправился: — То есть — не «спасибо», а «отплачу». Если смогу… То есть не «оплачу», а «отвечу добром»… В смысле…

Яромир усмехнулся и Михаил понял, что продолжать не следует.

Не успел толком оглядеться, как Стратим перед ним вздрогнула и начала заваливаться. Шагнул, подставил руки. Растеряно вгляделся в белое лицо. Королева тяжёло дышала, и её взгляд пронзал насквозь, словно силился рассмотреть что-то далеко за тучами.

— Обморок?

— Не похоже, — отозвался Михаил и, не тратясь на поиски застёжки, рванул жёсткий ворот обтягивающей одежды. Ткань натянулась до предела и, когда отпустил, запела тонко, словно скрипичный аккорд. Но не поддалась. Чертыхнувшись, повторил рывок. Со звуком лопнувшей струны полотно разошлась рваными краями, обнажив меловую кожу.

— О-па. — сказал кто-то рядом.

Между грудей на тонкой цепочке висело лезвие в форме месяца — куда не коснись — заточка. Михаил одёрнул порезанный палец и с недоумением пожал плечами — кожа Стратим оставалась целой и невредимой, не смотря на постоянное прикосновение изогнутой бритвы.

— Девонька, — едва прикасаясь, похлопал по щеке. Знал, что нужно сильнее, но не смог.

Стратим вздрогнула, приходя в себя, тут же спала с лица и потянула руки закрыться. И так это получилось естественно и невинно, что Михаил нахмурился и отвернулся.

— Не вовремя ты, — сухо сказал он. — У тебя тут поединок впереди! Не время сопли распускать!

— Нет поединка, — тихо отозвалась Стратим, безуспешно пытаясь собрать рваный ворот.

— Что? — Михаил с угрозой повернулся. — А договор?

— А договор есть, — кротко ответила Королева и опустила глаза. — И сражаться я буду. Не с Королевой придётся, но всё равно… Для поединка я должна бросить вызов напрямую. А Рарог должна его принять. Но я не могу пробиться в её реальность. Их трое, а я — одна. Дорога закрыта.

— Не понимаю… Нужно ещё пройти — пройдём! Скажи — куда?

— Никуда, — устало ответила она, — Мы уже пришли…

— Девонька…

— Рарог здесь, в этом зале, — хмуро оглядываясь, вмешался Яромир. — Но и не здесь. Этот зал — всего лишь один из пластов реальности. На него наслоено ещё несколько. Как сэндвич. Мы находимся в этом сэндвиче все вместе, но Рарог — на одном этаже, а мы — на другом. Но лестниц здесь не предусмотрено.

— Значит, должен быть лифт! — Медведев сжал кулаки.

— Нашим лифтом была она, — кивнул на Стратим одинат. — Раз не может пробиться, значит, это и невозможно.

— Их трое, — повторила изгнанница и прикусила губу. — Все сёстры вместе, чтоб не пустить меня. Теперь будет просто бой. Бойня. Поединка не будет.

Михаил медленно оглядел зал. Стратим права. Бойня. С таким численным перевесом — никаких шансов. Но стервы молча ждали. Чего? Людям уже не меньше трёх минут давали возможность просто стоять, осматриваться и вкушать торжественное великолепие встречи. Явленные угрожающая мощь и неподвижность наводили на невесёлые мысли об ультиматуме. Либо — либо. А время давалось на то, чтобы осознать и сделать выбор.

Взгляд Михаила вернулся к Стратим. Маленькая потерянная женщина. Опущенные плечи и уставший взгляд. Ласковая улыбка сквозь слёзы и мирно покачивающиеся локоны-змеи над белой грудью. Она показалась похожа на кошку, замёрзшую голодную кошку, заклубившуюся на подоконнике дома, из которого уехали хозяева. Или даже на котёнка. Беспомощного и напуганного. Его хотелось взять на ладонь, так, чтоб мохнатые лапы свесились меж пальцев, а узкая мордочка ткнулась в запястье. Беззащитно и доверчиво. Или, хотя бы, схватить за плечи и прижать к себе. Успокоить.

Он не успел приблизиться.

Человек на троне встал. Трудно и тяжело, трясущимися руками опираясь о подлокотники роскошного кресла. Выпрямился, пошатываясь, словно тело забыло, что такое равновесие. Простёр дрожащую руку. И заговорил. Он лепетал, нелепо подёргиваясь, словно марионетка в сети верёвок, шамкая кривящимся ртом, с оттянутыми непослушными губами, останавливался на полуслове для того, чтобы отдышаться, и снова продолжал трудно говорить. И слова комкались и ломались до неясных звуков.

— Что он там бормочет? — хмуро высунулся Полынцев.

— Вещает о том, что он — Царь великого народа и долго ждал нас, изменников и предателей, для показательной казни, — прислушавшись, отозвался Маугли.

— Весело. Спасибо, — вежливо отозвался Степан. — Очень вдохновляющее начало.

— Знаешь язык? — спросил Михаил.

— Старославянский, — коротко ответил Маугли и продолжил переводить: — Изменница будет сослана в монастырь для замаливания грехов на веки вечные. Князя приблизят и обласкают. А командира его армии четвертуют в назидание. Другим просто отрубят головы.