Дарёна Хэйл - Девочка с самокатом [litres]

Веснушки – от матери, но, как ни странно, она никогда не считала их чем-то плохим.

Умывшись и кое-как переодевшись (наклоняться особенно тяжело, голова тут же начинает кружиться в два раза сильнее), Эмбер выходит из комнаты. Она знает, что ей нужно: найти Лилит, или Кристофера, или Антонио, или ещё кого-нибудь из организаторов, высокую женщину с сединой в волосах, например, или парня со сломанным носом, или того мужчину с хвостиком, который привёз Нину с её полуострова, и попросить у них разрешения забраться в аптечку. Каждый новый шаг похож на молнию, бьющую в колено и убегающую оттуда в две стороны сразу, к пальцам и к бедру, и ради того, чтобы эта молния перестала её беспокоить, Эмбер готова пойти на риск – и выпить таблетку, срок годности которой истёк пару лет назад. Или пять. Или десять.

Сойдёт и отвар ромашки, который поможет ей успокоиться, и ивовая кора, и мелисса, и всё что угодно. Отвар, настойка, примочка, компресс, таблетка, пилюля, сироп – Эмбер согласна на всё, даже если это согласие делает её слабой. Нет смысла бороться с любой мелочью, нет смысла пытаться быть сильной (казаться сильной?) в любой ситуации, потому что так ты только тратишь силы, которые могут ещё пригодиться. Стыдно сдаться и уступить в том, что для тебя действительно важно, но не стыдно попросить о помощи, или принять чью-то помощь, или признаться в том, что ты не железная.

Никто не может быть железным двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.

И это не плохо.

Плохо то, что когда Эмбер добирается до комнаты Лилит, её встречает запертая дверь. За дверью – тишина, и Эмбер отправляется в долгие поиски по коридорам. По ощущениям, на поиски уходит целая вечность, и этой вечности, состоящей из капель пота на лбу и до боли сжатых зубов, хватает на то, чтобы выяснить: Лилит даже не у Стефана, как можно было предположить, Лилит вообще нет. И аптечки нет, во всяком случае, Кристофер не знает, где её взять. Кристофер показывает Джонни, как устроена система голосового оповещения в этой гостинице, разбирает какую-то колонку, копается в проводках, и Джонни с таким интересом переводит взгляд с проводков на взъерошенную рыжую чёлку Кристофера, что Эмбер становится неловко о чём-то просить.

Она спускается вниз, переваривая полученную информацию. Стефану стало лучше, он спит, Сесиль тоже в каком-то смысле стало лучше – она умерла и больше её ничто никогда не побеспокоит. Лилит и Калани повезли её в крематорий, Антонио и все остальные организаторы готовят новую трассу к финалу, контролируют строителей, вымеряют новые препятствия сантиметром, проверяют камеры вместе с журналистами («Я, наверное, не должен об этом говорить», – смущается Кристофер). В гостинице нет никого, кроме участников гонок, а это значит, что никто не заметит отсутствия Эмбер.

Если даже в её Городке была аптека, то и в Столице должна быть, ведь так?

Проблема только в том, что вряд ли Эмбер сможет добраться до неё в одиночестве. Она хочет попросить Дженни о помощи, но… Заглянув в комнату близнецов, Эмбер видит то, что было бы преступлением разрушать: Дженни спит. Сложенные лодочкой ладони покоятся под щекой, выбеленные волосы накрывают подушку, ненакрашенное лицо выглядит спокойным и детским. Наверное, ночь выдалась бессонной не только для Эмбер, вот и Дженни заснула сразу же после завтрака, и лучше отступиться от собственных мыслей о том, что не обязательно быть всегда сильной, чем прервать этот сон.

Дженни, с её тёмными кругами теней вокруг глаз, с её вишнёвыми губами, с её открытой одеждой, которая – как ни странно – больше всего напоминает доспехи, заслуживает того, чтобы хоть немного побыть беззаботной и беззащитной.

Стараясь быть бесшумной, Эмбер прикрывает дверь и отворачивается. Глаза начинает щипать. Она не собирается плакать, не хочет, она прекрасно всё понимает, но ощущение бессилия захлёстывает её с головой, и это далеко не самое приятное ощущение. Помноженное на боль в ноге и непрекращающееся головокружение, оно и вовсе кажется самым ужасным. Аптечки в непосредственной близости нет, таблеток нет и отвара ромашки тоже нет, у неё всё болит, и рядом нет никого, кто мог бы с этим помочь.

Может быть, Эмбер позволила бы себе сползти по стене и в отчаянье уткнуться головой в колени, вот только она не уверена, что сможет после этого встать, так что она просто идёт, пока ещё не зная куда. Наверное, ей стоит вернуться к себе (вернуться к себе и спрятаться под одеяло, потому что, в отсутствие всего остального, сон – лучшее обезболивающее), но у самой лестницы Эмбер врезается в Лиссу.

Она обессилена настолько, что просто не может смотреть по сторонам.

– Эй! – Лисса усмехается, хватая её за плечи. – Была б ты парнем, могла бы сказать, что ослепла от моей красоты и потому не смотрела, куда идёшь, но ты же не парень.

Волосы Лиссы стянуты в хвост на затылке, и вблизи становится видно, что она, как и Дженни, сильно накрашена. Только совсем по-другому. Не так ярко, не так вызывающе, как будто целью Лиссы было не спрятать себя за помадой и тушью, а наоборот показать.

У Эмбер нет сил придумывать остроумный ответ.

– Извини, – бросает она, пытаясь обойти Лиссу, и шипит от боли, неудачно ударяясь коленом о стену. Тем самым коленом, конечно, она же везучая.

– Ты в порядке? – равнодушно спрашивает Лисса.

Наверное, именно её равнодушие становится последней каплей.

– Нет, – честно говорит Эмбер. – Я совсем не в порядке.

Три минуты спустя Лисса садится за руль чьей-то машины, стоявшей в гараже с ключами в замке зажигания, чтобы отвезти Эмбер в аптеку. По дороге они не говорят друг другу ни слова, и Эмбер смотрит в окно, а Лисса – прямо перед собой, куда ещё, если она за рулём. Может быть, она жалеет о том, что решила помочь, или, может быть, за этой помощью стоит ещё один какой-нибудь хитрый план, или что-то ещё.

Они находят аптеку достаточно быстро: Лисса просто едет туда, где больше всего народу. Эмбер успевает заметить несколько деревянных прилавков – этакий рынок, где любой желающий может продать всё ненужное и купить что-то нужное, и пару магазинчиков по типу того, что был (и есть) у Хавьера, и покосившуюся вывеску лавки с одеждой, а потом видит главное – криво нарисованный крест красного цвета, обведённый для верности почему-то зелёным.

Зелёная краска, наверное, светится в темноте.

Она неловко выскальзывает из машины – конечно, на больную ногу. Перед глазами взрываются разноцветные звёзды, и несколько секунд Эмбер просто не понимает, как вообще можно было забыть о том, что так сильно болит, но потом списывает это на шуточки памяти. Так бывает, она знает, она читала когда-то: ты просто не можешь справиться с тем, что когда-то произошло, и твоя память берёт на себя роль самого милосердного милосердия на всём белом свете – и стирает плохие воспоминания. Ей только непонятно, за какой конкретно чертой начинаются эти «плохие».