Дарёна Хэйл - Девочка с самокатом [litres]

(На самом деле она надеется никогда ничего подобного не испытать.)

За аптечным прилавком её встречает сморщенная старушка – женская версия мистера Льюиса. Она недовольно поджимает губы, слушая Эмбер, и задумчиво поправляет очки, отворачиваясь к полкам с лекарствами. Нельзя сказать, что они ломятся от пузырьков и таблеток, но взгляд Эмбер выхватывает несколько знакомых названий.

И ромашку здесь, отмечает она, тоже перевязывают жёлтыми нитками, чтобы ни с чем не перепутать.

Это удобно и просто. Успокаивающие, снимающие боль и раздражение травы перевязывают жёлтыми нитками. Сильнодействующие растения, которыми можно отравиться, – красными. Те, что добавляют в еду и питьё просто для вкуса, – зелёными. Главное только, чтобы нужный цвет оказался в нужный момент под рукой, иначе вместо сушёной смородины можно бросить в чай волчью ягоду, хотя зачем вообще собирать волчью ягоду, Эмбер не знает.

Она расплачивается смятыми бумажками, мысленно ставя галочку: не забыть потом, в гостинице, вернуть Лиссе деньги. Вообще-то, смятыми они стали только когда попали к Эмбер, ей обычно хватает и двадцати секунд для того, чтобы превратить даже относительно не потрёпанную купюру в мятое нечто, и даже ворчание Хавьера не помогало избавиться от этой привычки. Деньги – хрупкая штука, особенно если они шуршат, а не звенят, и обращаться с ними нужно аккуратно, но Эмбер вспоминает об этом только тогда, когда седовласая «миссис Льюис», укоризненно покачав головой, принимается разглаживать десятидолларовые банкноты.

– Извините, – говорит Эмбер перед тем, как уйти.

Встреть она сейчас журналистов, «извините» было бы единственным, что ей бы захотелось сказать. Не потому, что ей стыдно или больше не хочется быть той, кто она есть, а просто потому, что ей очень жаль, что кто-то мог ожидать от неё большего – или даже не большего, а просто чего-то совсем не того. Правда, пятнадцатиминутной дороги обратно хватает, чтобы понять: такое извинение просто дань вежливости, «простите, что не оправдала ваших ожиданий», и только.

Простите, что не оправдала ваших ожиданий, но, по правде говоря, ваши ожидания – это ваши проблемы, потому что со мной они не имеют ничего общего. Совсем.

И она не обязана их оправдывать. Не обязана чувствовать себя виноватой за то, что её причины «недостаточно веские», или за то, что кому-то пришлось хуже, чем ей.

«Всегда будет кто-то, кому ещё хуже», – думает Эмбер, пусть в это и довольно сложно поверить, когда вместо нормальной картинки перед глазами – сплошная карусель, а колено напоминает о себе каждый раз, когда колёса машины натыкаются на выбоину в дороге, но это действительно так. Всегда будет кто-то, кому ещё хуже, и кто-то, кому значительно лучше, и всё, что ты можешь сделать, это просто идти – вперёд, туда, куда тебе нужно, и оставаться при этом человеком, которому не всё равно.

Человеком, который на общей трассе, вопреки опасениям Лилит, не оставил бы в беде даже прямого соперника, вообще никого бы в беде не оставил.

Эмбер отчаянно хочется верить в то, что она именно такой человек.

Она немного сомневается в этом, когда вспоминает, с каким удовольствием её кулак врезался в голову Роджера, и, задумавшись, запинается на пути от гаража в гостиницу. Лисса возится с машиной: «Я пока загоню её, а ты не жди, возвращайся», и Эмбер остаётся наедине со своими размышлениями и опасениями… Точнее, совсем не наедине.

На неё смотрят со всех сторон. Несколько человек заходят в открытые после автомобиля ворота, ещё несколько пытаются перелезть через забор… Кто-то просто смотрит, кто-то просто кричит.

– Вот она! – слышит Эмбер. – Смотрите!

А в следующую секунду она замечает, что в неё что-то летит, и уклониться получается только первые два раза. Потом гнилая картофелина врезается ей в бедро, а огрызок яблока скатывается вниз по футболке – первый, второй…

Те, кто вчера на стадионе приветствовали её победу, сегодня кидаются в неё протухшими овощами и фруктами.

Или, может быть, вовсе не те. Эти, сегодняшние, наверняка и вчера вовсе не хлопали, а скорее, свистели. Телевидение делает своё дело, Кассандра и её собратья по ремеслу пишут историю, и она входит в эту историю, как девочка с самокатом, которой было отчаянно нечего делать. Как девочка с самокатом, которая решила порезвиться со смертью. Как девочка с самокатом, которую не стыдно осудить, освистать, забросать гнильём, на которую не стыдно наброситься.

Как девочка с самокатом, которая без самоката. Которая не может убежать.

Которую кто-то хватает за локоть и грубо тянет к гостинице, и этот кто-то – не Лисса.

– Вот ублюдки, – раздаётся над ухом, и Эмбер узнаёт этот голос.

Эмбер узнаёт эти светлые пальцы у себя на локте – родинка на большом, у самого сгиба, – узнаёт эту хватку, и разворот угловатых плеч узнаёт, и спутанные кудряшки, и острые скулы, и ещё одну родинку – на щеке, у самого уголка губ. Как у неё.

– Шевелись, – шипит Вик, толкая её к крыльцу, и оборачивается: – Проблемы, ребята?

Эмбер слышит по голосу: он улыбается.

Эмбер знает по опыту: когда Вик улыбается, лучше ответить, что никаких проблем нет. Вообще. Совсем. Нет, и никогда не было.

Он, конечно, один против нескольких, вот только не похож – никогда не был похож – на загнанного оленя. Калани отлично сказал тогда: «Вик другой, с ним лучше не связываться». «Лучше не связываться» сквозит в каждом его слове и в каждом движении, такие вещи ощущаются кожей.

– Здесь, в этой гостинице, – мягко, очень мягко, так мягко, что от этой мягкости хочется убежать на край света, – живут участники гонок. И вас среди их числа я не припомню. Уйдёте сами или…

Недосказанные слова повисают в тишине.

Строго говоря, Вику нечем особенно козырять – правосудия в новом мире фактически нет, есть только самосуд, пусть и чаще всего коллективный, но он умеет поставить паузу так, чтобы остальным захотелось подумать. О том, например, хотят ли они лишаться хлеба и зрелищ: со зрелищами всё понятно и так, но ведь гонки привлекают в Столицу и хлеб, с каждым новым заездом это место становится всё популярней и популярней…

Не оборачиваясь, Эмбер хромает к крыльцу. Вик, выждав пару секунд, следует за ней – Эмбер слышит шаги.

– И чем ты умудрилась их разозлить? – спрашивает он, обгоняя её на ступеньках. Спрашивает так, как будто не знает.

Он выглядит злым и встревоженным. Ровно секунду. А потом его лицо снова становится пустым.

– А тебе не всё равно? – огрызается Эмбер.

Голова раскалывается, и мир перед глазами выглядит так, как если бы она вскочила на самокат и, хорошенько разогнавшись, сделала сальто. Ей совсем не хочется разбираться с проблемами, или с Виком, который сам по себе проблема, или с Виком и с проблемами вместе. Ни с чем.