Дарёна Хэйл - Девочка с самокатом [litres]

– Я с тобой, – повторяет она, надеясь, что Дженни поймёт, а все остальные каким-то неведомым образом просто почувствуют.

– Я знаю, – отвечает ей Дженни. – Осторожней там, ладно?

Эмбер только кивает.

Она действительно осторожна как никогда. Выбираться ночью на улицу им правда не запрещено, и Фредди, например, довольно часто отправляется в такие прогулки. Фредди – единственная, кому разрешено и вне гонок прикасаться к своему «транспорту», но это только потому, что её «транспорт» живой, дышит и требует много внимания. Эмбер же гуляет пешком.

В Столице, конечно, безопасно, но на всякий случай она всё равно сторонится редких прохожих. Эмбер держится подальше от фонарей – и от тёмных переулков тоже подальше, шагает на границе света и тени, чтобы быть невидимой, но самой видеть всё… Она наслаждается прохладным воздухом и пружинящим под ногами асфальтом, каждой его трещиной, каждой выбоиной. Она смотрит по сторонам и считает окна, которые светятся в темноте: где-то жгут электричество, где-то – масляные лампы и свечи, благо погибшая цивилизация оставила им в наследство достаточно ламп и свечей. И бензина тоже достаточно, и работающих от солнечных батарей электростанций, и военных консервов, и алкоголя… И плохого, и хорошего.

«В погибшей цивилизации было слишком много всего», – думает Эмбер. Кто знает, не исключено, что именно поэтому она и погибла.

Эмбер кутается в толстовку, ловит носом запах Дженни – знакомый, приятный, чуть сладковатый, похожий на запах конфет, которые в детстве ей приносил какой-то из маминых ухажёров. Несмотря ни на что, это воспоминание можно отнести к хорошим: таких конфет Эмбер больше не ела, но их вкус запомнился ей на всю жизнь.

Вкус детства, и солнца, и лета, и беззаботности.

Вкус памяти, когда она берёт передышку и в кои-то веки совсем не горчит.

Эмбер стягивает завязки на капюшоне, играет с завязанными на них узелками. Она идёт и идёт, и ходьба совсем не похожа на езду на самокате, но в ней тоже есть своё удовольствие. Удовольствие чувствовать, как ноги несут тебя – и могут нести очень долго, пускай одна из них ещё всё болит. Удовольствие ощущать, как работают лёгкие, наполняясь ночным воздухом, свежим и терпким. Удовольствие слышать, удовольствие видеть, удовольствие быть. В нём нет адреналина, который заставляет её чувствовать на пределе, но всё отлично и так: с каждым шагом Эмбер чувствует, что напряжение понемногу спадает.

Она вспоминает сегодняшний день – и думает о том, как лучше преподнести Дженни блокнот. Она вспоминает сегодняшний день и пытается понять, каким конкретно будет финал. Она вспоминает сегодняшний день и не может не вспоминать слова Лилит о том, что числится первой строкой в списке замены. Если кто-то откажется участвовать в финале, именно ей придётся выйти на трассу. Ну, разумеется, если она согласится – и Эмбер думает, что она согласится. Победит, конечно, кто-то один, но находиться там вместе с Дженни, Калани и Джонни куда лучше, чем дожидаться результатов в гостинице. Там, на дороге между стартом и финишем, она будет действовать, а не ждать и сходить с ума от невозможности повлиять на события.

В голове всплывают слова Лилит – о том, что, оказавшись на одной трассе, люди могут повести себя непредсказуемо, о том, что это опасно, ведь некоторые могут не то что не помогать, но и вредить. Формат гонок не подразумевает обоюдной жестокости, соперничество должно оставаться в пределах разумного: просто обогнать, обойти своими силами, а вовсе не оттолкнуть с дороги или ударить по голове, – но кто знает, на что они способны у черты выживания? В придумывании сюжетов Эмбер и наполовину не хороша так, как Дженни, но даже она может представить себе, в какое месиво из жестокости, амбиций и боли может превратиться такой вот финал. Но вместе с тем она уверена: всё будет иначе. Калани никогда не столкнёт соперника с дороги, и Дженни никогда не ударит соперника по голове, и всё то же самое касается Джонни. Она уверена в них – и уверена в том, что хотела бы пройти этот путь вместе с ними.

Вот только вряд ли кто-то откажется. Фредди и Калани позарез нужны деньги, а Лисса и Вик не из тех, кто отступает – они из тех, кто вечно что-то доказывает. Лисса – всему миру, Вик – самому себе и отцу, и оба они одержимы желанием выиграть. Что до Дженни и Джонни… Им нечего терять, у них нет ни одной причины отказываться.

«Ну, кроме того, что они вынуждены играть по отдельности», – думает Эмбер.

Она почти замирает на середине шага, едва не забывая поставить ногу на землю. Вот оно. Точно. Дженни и Джонни – близнецы, они не могут участвовать по отдельности, все свои заезды они осилили вместе. Зрители любят их вдвоём, зрители хотят видеть их вдвоём… Это значит, что Эмбер должна попытаться убедить Лилит: близнецы должны участвовать вместе, а оставшееся шестое место – как раз для неё.

Внезапная мысль кажется ей безумно удачной, и Эмбер раз за разом прокручивает её в голове, наперёд продумывая, что и как именно она скажет Лилит. Она выстраивает стройную цепочку из аргументов, и в красках представляет себе разговор с организаторами, и празднует свою победу в том разговоре, и мысленно почти выходит на старт, а потом сквозь завесу размышлений в её восприятие врываются тяжёлое дыхание и стремительный топот.

Что-то сбивает её с ног. Оно огромное, это что-то, оно кажется в темноте грязно-серым и ощущается под руками лохматым, очень тяжёлым. Эмбер падает, и «что-то» падает следом за ней.

«Это животное, – думает она, отчаянно пытаясь сопротивляться. – Животные никогда не заражаются».

«Но тоже бывают голодными», – подсказывает внутренний голос.

У внутреннего голоса интонации Хавьера, и Эмбер думает, что Хавьер-то уж точно никогда не вышел бы из дома без оружия. Другой вопрос, помогло бы оно или нет, обрушься на него такая вот меховая лавина с мощными лапами и не менее мощными челюстями… Эмбер не сразу замечают, что мощные лапы её не царапают, только упираются в плечи, а мощные челюсти не спешат смыкаться на горле.

Собака – а это собака – огромная, грязная, бывшая когда-то белой, истощённая и лохматая собака, – тычется мордой ей в шею, будто пытается там что-то найти. Она принюхивается к толстовке, забирается носом под капюшон и шумно втягивает воздух, принюхиваясь к запаху, исходящему от чёрной ткани.

К запаху Дженни.

Эмбер чувствует, как невидимая рука снова сдавливает ей горло, как тогда, в гостиной, пока Дженни рассказывала ей о своей прошлой жизни и огромной, бесконечно верной собаке, которой она так не хотела уподобляться и которая до поры до времени всегда возвращалась.

Точнее, теперь уже ясно, без всяких оговорок: всегда.