Дарёна Хэйл - Девочка с самокатом [litres]

Эмбер должна его сохранить.

– Сделай их всех, – слышит она шёпот над ухом.

Я постараюсь. Я постараюсь.

Эмбер выключается из реальности, прижимаясь виском к окну. Автобус неимоверно трясёт, и окно неимоверно трясёт, и, как следствие, её голову тоже, но она не отстраняется, а только стискивает зубы, отвлекаясь от грустных мыслей на эту непрестанную назойливую мелкую дрожь.

Иногда мелкая дрожь сменяется внушительными подскоками, и тогда Эмбер ударяется виском о стекло – не смертельно. Терпимо.

В целом, это очень похоже на то, как если бы Эндрю достал с дальней полки огромную дрель, кое-как подрубил её к розетке, наполовину разобранной, и принялся фанатично сверлить что-то в неподдающейся, толстенной стене. Ну, с поправкой на то, что всё это происходило бы у неё в голове и отдавалось бы тоже ей в голову.

– Не могу на тебя смотреть, – говорит ей сидящий рядом Калани. Его длинные ноги вытянуты в проход, лучики света танцуют на вытертых носах старых ботинок. – Ты как будто пытаешься пробить стекло своей головой и сбежать куда подальше из этой машины.

«От этого финала», – читает Эмбер у него по глазам.

– Не дождёшься. – Она хмурится, но всё же меняет положение, выпрямляется на своём сидении, неловко запахивает толстовку на груди, одёргивает распускающиеся края перчаток без пальцев.

Калани качает головой.

– Я на это и не рассчитываю. Без тебя, во всяком случае, – он улыбается, – было бы не так весело ехать.

Эмбер сомневается, что слово «весело» вообще к ней применимо. Во всяком случае, сейчас, когда никакого веселья от неё не дождёшься: она просто сидит, прислушивается к шуму колёс, смотрит либо в одну точку (спинка сидения впереди такая интересная, просто с ума сойти), либо в окно и пытается настроиться на то, что с ними будет дальше, каким бы ни было это «дальше». Нет смысла тонуть в собственных воспоминаниях, нет смысла размышлять о том, как там Дженни и Джонни (« У них всё отлично », – говорит себе Эмбер, и это – непреложная истина, нерушимое правило, с которым запрещено спорить, в котором нельзя сомневаться), нет смысла анализировать то, что уже было, потому что впереди ещё слишком много всего.

– Знаешь, как быть, если тебе кажется, будто ты не можешь чего-то сделать? – спрашивал её когда-то Хавьер и тут же сам отвечал: – Просто брать и делать.

Может быть, потом, когда всё закончится, она прогонит все события по кругу – и даже не раз, – но сейчас Эмбер не собирается не то чтобы копаться в оставшемся за спиной, но и даже настраиваться на то, что ждёт впереди. Оно просто будет, и всё.

Дни гонок уже сейчас ощущаются не днями – неделями, месяцами, и зарываться в них слишком страшно – не выберешься, а загадывать просто бессмысленно, ведь им всё покажут. Они всё увидят своими глазами, услышат своими ушами, прочувствуют на собственной шкуре. Не нужно загадывать. Нужно просто жить.

«Просто брать и делать», – думает Эмбер.

У неё нет желания говорить это вслух, нет желания болтать, как болтают через два сидения Лисса и Вик, и нет желания задавать вопросы Лилит, как это делает Кэт, так что… Вряд ли Калани в этой дороге есть какой-то прок от её компании. Особенно потом, когда она засыпает. Хотя, если он всегда мечтал ткнуть её локтем под рёбра и повторить, что не может на неё смотреть, то всё в порядке, всё – в самый раз.

– Не могу на тебя смотреть. – Он тихо смеётся, когда Эмбер поднимает на него сонные, непонимающие глаза. – Знаешь, на кого ты похожа?

Вместо ответа она только приподнимает брови.

– На игрушечную собачку, – продолжает Калани. – Не знаю, видела ты или нет, но раньше такие ставили на приборную доску…

– Видела. – Эмбер кивает.

У Хавьера такие продавались. По тридцатке за штуку. Совершенно безумный ценник, слишком уж сложно представить хоть кого-то, кому они могут понадобиться. Собачка с трясущейся головой в машине неизвестно какого года выпуска, кое-как пробирающейся по разбитым дорогам пережившего Апокалипсис мира.

Примерно так себя Эмбер, в общем-то, и ощущает.

– У тебя голова моталась в точности как у этих собачек. Как будто вот-вот оторвётся.

Возможно, случись оно так, кто-то бы даже обрадовался. Вик, например, или Лисса, или те ребята, которые считали себя вправе осуждать её, совсем не зная, те ребята, которые сидели перед телевизором или нападали на неё на улице… Те ребята, чьё мнение её не волнует.

Она не собирается сдаваться. Не собирается позволять своей голове оторваться и скатиться с приборной доски вниз, под педали. Больше того, игрушечной собачкой быть она тоже не собирается: пора просыпаться, пора стряхивать с себя сонное оцепенение – и садиться за руль. Не в прямом смысле, конечно, потому что племянник Антонио (в точно такой же шляпе, видимо, это семейное) справляется с управлением старенького автобуса настолько хорошо, насколько только возможно на ухабистой, неровной дороге, но в переносном.

Эмбер улыбается Калани, и он улыбается ей в ответ. Рядом с ним спокойно, надёжно и хорошо, а засыпать, как выясняется, удобней всего, когда твоя голова покоится у него на плече.

Калани означает «небеса», но сам он бесконечно земной. Так твёрдо стоит на ногах, что, кажется, если всё время держаться за него, то и сама никуда не уедешь… Наверное, по-другому и быть не может, когда вырастаешь на островах, которые то и дело трясёт – здесь просто необходимо уметь цепляться за землю и не отпускать её, стоять крепко и твёрдо, ничего не бояться. Он ведь рассказывал: все острова утыканы кратерами, как щёки Кристиана веснушками, и только половина из этих кратеров спит, остальные готовы в любую секунду взорваться.

Вулканы для местных – практически боги, лава – высшая сила, выражение мощи земли, ещё одна стихия, непонятная для тех, кто вырос вдали.

Ни разу в жизни Эмбер не видела вулкана. И лавы тоже не видела. Её капли, как говорил Калани, застывают в воздухе, навсегда остаются похожими на чьи-то слёзы. И этих слёз достаточно, порой даже слишком много, поэтому по жизни лучше стараться не плакать.

Интересно, его Калеи плачет там без него?

Эмбер хочется верить, что нет. Ей хочется верить, что незнакомая девочка с глазами Калани и такими же ямочками на щеках каждое утро смотрит на линию горизонта и знает, что её брат обязательно вернётся с победой.

У каждого из участника гонок есть своя причина на то, чтобы быть здесь. У нескольких – сразу много причин. Но если бы спросили у Эмбер, она бы отдала победу Калани. Или, точнее, Калеи.

У них нет родителей, и из всех островитян, так или иначе связанных между собой далёкими узами, Калани – единственный, кто может позаботиться о своей младшей сестрёнке. Но, несмотря на то, что их всего двое, они первыми приходят на ум, когда в голове всплывает слово, которое Эмбер привыкла никогда не соотносить с собственной жизнью. Семья. Эмбер, и её мать, и неизвестный отец, и вереница отчимов – не семья. Калани и Калеи – семья.