Дарёна Хэйл - Девочка с самокатом [litres]

Эмбер страшно думать об этих квартирах и о том, что скрывается в их глубине.

Скорее всего, ничего. Скорее всего, только трупы. Ну, настоящие трупы, безвозвратно мёртвые мертвецы, потому что живых мертвецов так и тянет на улицы – они слоняются, неприкаянные, пока не развалятся на части, не зная ни голода, ни холода, ни покоя. И, наверное, бояться стоит именно их, но мысль о безликих, лишённых жизни домах и квартирах, о похожих на скелеты лестницах и мутных, запылившихся окнах пугает Эмбер намного сильней.

Стараясь ни о чём не думать, она следит за Калани. Его руки споро отрезают кусочек резины, намазывают его клеем и лепят поверх колеса, словно он делал это тысячу раз. Впрочем, наверное, действительно делал: приглядевшись, Эмбер замечает на шинах довольно много заплат.

Их мир почти не производит ничего нового (хотя очень старается и рано или поздно, конечно, сумеет), так что они должны бережно относиться к тому, что у них есть.

Калани встаёт, отряхивая ладони о джинсы.

– Надо подождать, пока схватится клей, – говорит он, виновато разводя руками.

Эмбер не возражает.

– Ты… можешь ехать дальше одна, если хочешь, – добавляет Калани.

– Мне не нужна победа, и ты это знаешь. – Она неуверенно перекатывается с пятки на носок. Калани действительно знает, но если он сочтёт это глупостью, ей будет обидно.

Но Калани только улыбается.

– Да, знаю. Тебе не нужна победа, ты просто не могла упустить удивительную возможность попасть на незабываемую экскурсию по заброшенному городу, поближе познакомиться с зомби и просто хорошо провести время в отличной компании.

Тепло в его голосе почему-то напоминает о Кристофере и двойняшках, и Эмбер чувствует, как ей самой передаётся это тепло. Она улыбается в ответ.

– Именно так.

– Тогда твои мечты сбылись. Ты удивительно везучая, Эмбер.

Мир, несколько десятилетий назад искорёженный страшной болезнью. Руины некогда прекрасного города. Пыльные улицы. Толпы живых мертвецов. Старая, заношенная одежда, которую до неё мог носить кто угодно. Раскрошившиеся сухари и заветрившийся шоколад в рюкзаке. И ощущение бесконечной свободы.

Да, она действительно очень везучая.

Калани садится рядом с ней, и Эмбер изучает его сквозь ресницы. Его лицо спокойно, но она всё равно понимает: ему не нравится вынужденная задержка, ему совсем не хочется здесь останавливаться – и не только здесь, но вообще где угодно, только вовсе не потому, что он, как и она, всё время стремится куда-то бежать. Нет. Ему не хочется останавливаться вовсе не потому, что процесс вечного бега такой весь из себя привлекательный. Калани не хочется останавливаться по дороге, потому что хочется остановиться в самом конце – за финишной чертой, там, где он окажется победителем.

Эмбер осторожно кладёт ладонь ему на предплечье.

– Как думаешь, это надолго?

Она не уточняет, что «это», но Калани всё равно понимает, что речь не о вынужденной задержке, а о финальном заезде в целом.

– Понятия не имею. – Кожаная куртка скрипит, когда он пожимает плечами. – Но уверен, что не два часа точно. Иначе какой в этом смысл? Нет, финиш устроен так, что за два часа его не найдёт даже тот, кому повезёт.

– Значит, нам некуда торопиться.

Ей хочется сказать, что, раз так, Калани незачем переживать из-за проколотого колеса и того, что клею потребуется немного времени, чтобы схватиться, и, кажется, у неё получается: лицо Калани светлеет, а появившаяся было угрюмая ложбинка между бровей разглаживается сама собой.

Он снова улыбается. Ему так идёт улыбаться.

– Чем хочешь заняться?

Эмбер знает ответ. Точно как же, как знает и то, что ответ этот не самый удачный.

Она кивает на тёмные двустворчатые двери высотой в полтора человеческих роста. Одна из створок сорвана с петель, и дверной проём зияет пустой чернотой.

Не таким она представляла театр, когда, наслушавшись рассказов Хавьера, мечтала побывать хотя бы в одном.

– Я хочу войти внутрь, – говорит Эмбер и поднимается.

– Думаешь, это хорошая идея? – спрашивает Калани, когда они останавливаются у высоких дверей.

Эмбер осторожно прикасается к потемневшему от времени дереву, лак с которого облупился и слез. Оно выглядит неожиданно прочным, можно не бояться, что вот-вот начнёт крошиться и распадаться под пальцами, и Эмбер мягко обводит вырезанный на створках узор, задерживаясь взглядом в его плавных изгибах.

На подушечках пальцев собирается всего лишь пыль, а ей кажется, будто целые минуты и годы.

– Не знаю, – честно отвечает Эмбер. – Может быть, нет. Может быть, внутри нас ждут полчища зомби.

Калани хмыкает.

– Вряд ли. Ты же знаешь, они не любят сидеть в помещении. Только на улице. Их сложно назвать домоседами.

– Как и меня. Но это не дом. Это – театр, – с благоговением выдыхает она, толкая тяжёлые створки вперёд.

Они открываются с отвратительным скрипом, но даже через скрип она слышит голос Калани:

– Думаю, любителями театра их тоже не назовёшь.

«Кто знает, – думает Эмбер, – кто знает». Не то чтобы она действительно думает, будто бы внутри им могут встретиться полчища зомби (живые мертвецы и правда больше похожи на осенние листья, гонимые ветром, чем на камни, которые могут лежать на одном и том же месте годами), но вместе с тем в словах Калани есть что-то… Кто знает, как всё обстояло до Апокалипсиса? Может быть, в этом заброшенном городе ещё есть зомби, которые – когда-то, давным-давно – обожали театр.

Может быть, среди них есть актёры и драматурги. Театральные критики. Те, кто не пропускал ни одной премьеры. Швеи, не спавшие по ночам, чтобы успеть закончить костюмы. Гримёры. Театральные сторожа, ютившиеся в каморке у заднего входа. Швейцары и улыбчивые девушки из гардероба. Кто угодно.

Кто угодно из тех, кто раньше не мыслил своей жизни без театра, а теперь – вот уже три десятка лет – не способен мыслить вообще.

Ей становится жутко.

Измеряя шагами холл, Эмбер думает о том, что изнутри театр совсем не выглядит заброшенным. Одиноким – да, может быть, будто в самый разгар очередного спектакля из него неведомым образом исчезли и актёры, и зрители, но никаким не заброшенным.

Почему так, она понимает только с подачи Калани.

– Да, – говорит он где-то у неё за плечом, – сложно представить такое за этой стеной.

Эмбер оборачивается.

– Что ты имеешь в виду?

Он задумчиво хмурит брови, пытаясь подобрать правильные слова.

– Ты же видела оставленные здания, правда? Там, за стеной, его давно разобрали бы и растащили. Диваны и кресла – домой, деревянные двери и рамы – на дрова или стройку, даже мраморные плиты с пола сумели бы отколоть и, уж конечно, нашли бы им применение. Стой твой театр на окраине, скажем, Столицы, от него остались бы голые стены…