Альтаф Гюльахмедов - Пепел Черных Роз. Книга 2 [СИ]

Он не знал ее имени, потому что она молчала, принося ему пищу. Помогая передвигаться, она не отвечала, даже если он спрашивал. Потом он перестал спрашивать, согласившись с тем, что ему никогда не простят его ошибки. Никто в стойбище не разговаривал с ним, памятуя о горе, которое свершилось из-за него. Он не протестовал и не оправдывался. Единственный, кто заговорил с ним, был шаман Семи Ветров, сказавший:

— Пожелав стать львом — согласись с тем, что на тебя станут охотиться. Став овцой — согласись, что станешь едой. Под солнцем тепло, рядом с солнцем опасно. Ветер сказал, что каждый день он дует в новую сторону.

Слова шамана были туманны, но непонятным образом вселили в нем надежду. Особенно про ветер, меняющем свой путь. На что мог надеяться слепой и нищий калека?!! И все равно что-то светлое согревало ему сердце, и он вспоминал, засыпая самые красочные эпизоды своей жизни.

Единственной отрадой теперь ему была его лютня — греясь на солнце, он медленно перебирал струны и вслушивался в очаровывающие звуки вибрирующих струн.

Ноздри его уловил запах еды, и Она поставила рядом с ним миску.

Она хотела уйти, но он попросил ее.

— Подожди…

Но она не остановилась.

Вечером вернулись охотники и у костров загомонили люди. Стойбище после перенесенных утрат и горя, вновь начинало радоваться жизни. Раздавались приветствия, расспросы, разжигались новые костры и гремели котлы, готовясь принять в себя мясо, добытое охотниками.

Старик сглотнул слюну. Когда-то он сам руководил предстоящим пиршеством и все послушно выполняли малейшие его прихоти. Тогда он мог запросто свалить ударом кулака быка — трехлетку, а теперь он будет ждать — вспомнят ли о нем и подадут ли хоть чуток от…

Он принюхался — по всей видимости, они добыли пустынного лося.

Стало холоднее, и он понял, что наступил вечер. Она как-то кинула ему старую волчью шкуру, и помнится, тогда кто-то зло пошутил.

— Водился с волками — теперь носи их шкуру!

Но он уже привык к насмешкам, а подаренная шкура хорошо согревала его уже немощное тело.

Когда все наелись и наговорились, кто-то сказал.

— Пусть хоть споет что ли! Бесполезный старик, говорят, ты раньше хорошо пел.

— Не смейтесь над ним, — попросил женский голос, и он сразу понял, что это она. Кто еще мог вступиться за него в этом стойбище.

— Я спою, — торопливо сказал он — с тех пор как он вернулся, впервые к нему обратились с просьбой.

У костров примолкли, и он бегло пробежал по струнам убеждаясь, что они хранят нужный настрой. Пока они не передумали!

Песня была готова — он мурлыкал ее все последние дни и сейчас без вступления начал высоким вибрирующим голосом.

Он опустил голову и в полном молчании заплакал. Стойбище молчало. Вдалеке, словно услышав его песню, раздался протяжный вой волчицы, выводящей щенков на охоту.

Потом слепец ощутил, как чья-то рука опустилась на его плечо, а рядом кто-то присел и обнял.

Старый Удлак лишившийся всего, что имел, тихо плакал, скрывая слезы — ведь сахалар не должен плакать.

2007